После того как замерзшее, обезображенное тело вытащили из реки и провели вскрытие, его забрали Романовы. Его тайно похоронили в Александровском парке рядом с недостроенной северной стеной новой церкви Святого Серафима, которую строила Анна Вырубова на деньги, выплаченные по страховке после несчастного случая. Когда в 9 часов утра 21 декабря Николай, Александра и их дочери прибыли на похороны[1088], цинковый гроб с телом Распутина уже закрыли и опустили в могилу[1089]. Императорская семья присоединилась к молитвам заупокойной службы, которую уже начал вести священник, каждый бросил на гроб белые цветы; затем венценосцы молча удалились[1090].

В Петрограде тем временем люди на улицах ликовали. «Собаке собачья смерть!» — кричали они и славили Дмитрия Павловича как национального героя: ставили свечи перед образами святого Димитрия во всех церквях в благодарность за этот патриотический поступок. Еще до того как Николай вернулся из Ставки, Александра велела поместить Дмитрия под домашний арест, хоть это и было незаконно. Ее муж поддержал эту жесткую позицию и отверг все призывы к снисхождению со стороны родственников из императорского семейства. «Никто не имеет права на убийство, — сурово ответил он на их призывы к снисходительности. — Я знаю, что это на совести у многих, поскольку Дмитрий Павлович не единственный участник. Я поражен вашим обращением ко мне»[1091]. Он немедленно отдал приказ Дмитрию вернуться в армию — в Казвин на Персидский фронт[1092]. Феликс Юсупов был сослан в свое имение в 800 милях (1300 км) к югу в Курской губернии.

Реакция Александры на варварское убийство ее мудрого советника была очевидна всем. «Ее отчаяние читалось на лице, несмотря на все ее усилия скрыть это, было видно, как ужасно она страдает, — вспоминал Пьер Жильяр. — Ее горе было безутешным. Ее кумир был уничтожен. Единственный, кто только и мог спасти ее сына, был убит. Теперь, когда его не стало, любая беда, любая катастрофа казалась неминучей»[1093]. Анна Вырубова позже так описала состояние императрицы в то время: «Ближе всего к безумию, чем когда‑либо, вот как можно было сказать о ней»[1094]. «Мое сердце разбито, — говорила Александра Лили Ден. — Я держусь только на «веронале»[1095]. Я буквально пропитана им»[1096].

Смерть Распутина отбросила свою ужасную тень на всю семью. Ольга была страшно растревожена ею. Как‑то вскоре после этого она сказала Валентине Чеботаревой: «Может быть, и надо было его убить, но не таким же ужасным способом», — из чего можно сделать вывод, что она к тому времени осознала всю степень его зловещего влияния на их мать. Ольга была потрясена тем, что в это были вовлечены два близких члена ее семьи. «Стыдно признавать, что они твои родственники», — говорила она. Особенно тяжело все они, должно быть, переживали в связи с участием в этом Дмитрия[1097]. Генерал Спиридович позже утверждал, что Ольга всегда «инстинктивно чувствовала, что в Распутине было что‑то плохое».[1098] Но гораздо больше ее беспокоило другое: «Почему изменилось отношение в стране к моему отцу, почему все настроены против него?» Никто не мог дать ей внятного объяснения, и она по‑прежнему казалась «исполненной растущей тревоги»[1099].

Татьяне также очень трудно было смириться с мыслью о смерти Распутина, но она продолжала держать свои чувства при себе, бережно храня тетрадку, в которую она записывала выдержки из его писем и телеграмм, а также его высказывания на различные религиозные темы[1100]. Ее мать тем временем не выпускала из рук окровавленную голубую атласную рубаху, которая была на ее возлюбленном Григории в ночь его «мученической кончины», «свято храня ее как реликвию, палладиум[1101], от которого зависела судьба ее династии»[1102]. Доктор Боткин озвучил подспудные мысли многих людей: «Мертвый Распутин будет, пожалуй, похуже, чем Распутин живой». Так сказал он своим детям, добавив пророчески, что то, что сделали Дмитрий Павлович и Юсупов, было «первым выстрелом революции»[1103]. «Господи, помилуй и спаси нас в этот Новый, 1917‑й, год», — это все, о чем могла думать Ольга, когда трудный 1916 год подошел к концу[1104].

* * *

Январь семья Романовых и их окружение встречали в мрачном настроении. Они вместе отстояли молебен в полночь и обменялись новогодними поздравлениями, но Пьер Жильяр не сомневался, что все они вступили в период «ужасного ожидания катастрофы, которой было не избежать»[1105]. Последним эхом былых придворных церемоний стал официальный визит румынского принца Кароля с родителями, который они нанесли в это время в связи с тем, что Румыния наконец вступила в войну на стороне России и ее союзников[1106].