— Не выйдет. — Илья покачал головой.

— Что не выйдет?

— Ничего у вас не выйдет. Его сил, может, на всякую мелочь и достанет, но вы же осознаете, что все это — лишь начало… весело будет. А ты, Егорушка, не морщись… радуйся, что жив остался.

Щучка качнулась было, но Еська удержал. Она, может, и шустра, но не шустрей этого вот, кем бы он ни был… а кем он был?

Сие вопрос занимательный.

— Отпусти мальчика, — попросила Люциана Береславовна, рученькой руку оглаживая. Колечки перебирала. Смотрела на них и еще на пальцы свои белые, тонкие.

— Так нету мальчика. — Ильюшка развел руками. — Нет и не было никогда… точнее, когда-то он был, хороший такой, славный паренек… матушку любил. Сестриц. Отца вот уважал… до того уважал, что во всем на него походить желал… и помогал, да…

Ильюшка провел ладонью по лицу, возвращая прежнее выражение, слегка растерянное, потерянное, будто бы он до конца так и не понял, где пребывать изволит.

— И когда батюшке в руки книжица известная попалась, он первый подсказал, на ком испытать. Конечно, сестрица дорогая чахоткой чахла… того и гляди вовсе преставится. — Ильюшка скорчил скорбную мину, получилось не очень ладно, как у скомороха на тещиных похоронах. — И жаль ее, и для науки польза… батюшка подумал и согласился… забыли оба, чем этакие игрища чреваты. Девок-то они возвернули, что хорошо… с матушкой сложней вышло, уж больно крепка ее вера оказалась. Защитила… — Ильюшка хохотнул баском.

А крыша дома вновь подскочила и села, показалось, кривовато. Во всяком случае, Хозяин, люду болей не чинясь, из-под пола выполз, заохал, заахал, запричитал, что того и гляди хату-то развалят магики-ироды, а она, за между прочим, не один десяток год стояла и века б еще простояла.

Завыло люто.

— Ишь, разгулялся ваш-то… — Ильюшка почесал затылок. — Но мы ж о нашем, о прошлом… вот, помнится, в прошлом-то разе встретила меня Марьяна Ивановна… такая кругом вся из себя женщина обходительная да серьезная, у ней не забалуешь. И приманила, значится…

— Чем?

А Люцианушка-то Береславовна вся белым-бела сделалась, ажно в прозелень. Нечиста, значится, совесть ее… ручки сухие в кулачки сжала, того и гляди, с кулачками этими на Ильюшку бросится, потерявши всякий лоск боярский.

Интересно.

Еська моргнул и ножичек погладил. Его б обратно в рукав послать, но… задница, не единожды поротая, а потому страсть до чего чуткая, подсказывала — не надобно руки пустыми оставлять.

Отчего?

А и непонятно. То ли момент удачный выдастся, то ли… главное, с ножом оно верней, чем без ножа. Еська на супружницу свою оглянулся. Та замерла, что борзая на зайца полететь готовая, только кончик носу и дергается.

Бровки приподняла.

Глаза… ох и зелены, лядащи…

Еська-то ее руку нашел, так, на всякий случай, а то мало ли, вдруг да хватит в благоверное дури, чтоб на магика с голым задом кинуться… ну не с задом, а все одно без должного умения. Пальцы-то леденющие. И сама-то… ее б к Побережью свозить, на море, где, слыхал Еська, воздух до того пользительный, что и чахоточные к жизни возвертаются. Она-то не чахоточная, ей, может, того воздуху с полглоточка бы…

И не такая уж вредная, как ему думалось.

А что лядаща, так небось не от сладкое жизни. Ничего, вот закончится все, и повезет ее Еська хоть к морю, хоть к лесам Выжгонским, которые тоже не просто так, а полезны, там еще курорту на манеру саксонскую справили, чтоб жить честному люду в пользе и под целительским присмотром. Глядишь, и покруглеет женушка что задом, что передом. На крайний случай Еська и только на зад согласный.

— Чем приманила? А пеплом из костей моих. Она-то, в отличие от некоторых, и умна была, и умела, знала, что кроме самой шкатулки и содержимое ее значение имеет. Пригрозила, паскуда, мой пепел покою предать… а мне еще рано упокаиваться. Я еще и не пожил-то…

Хрустнули руки.

Размялись пальцы.

— Или вот служить ей… что делать оставалось?

Молчит народ. Егорка головушкой крутит так, будто его по этое головушке молотом приложили, не меньше. Кривится.

Морщится.

Что за дела у него с этою нелюдью? Ничего, Еська не гордый, спросит. Но опосля, потому как внове крыша заплясала, будто по ней табуны перегоняли конские. Хозяин-то заохал, на колени пал пред Ареем, причитая:

— Пощади, догляди… Хозяюшку не доглядел, так хоть домик… без крыши останемся… ой померзнем, ой…

Девка-то Елисеева, в рубаху, Люцианой жертвованную, обряженная, подобралась.

— Куда смотришь? — зашипела Щучка и пальцы стиснула.

— Куда хочу, туда смотрю.

— На лярву эту?

— С чего это лярву? — Нет, девка-то хороша, где только сыскал братец дорогой посеред лесов глухих этакую-то зазнобушку? Светла волосом, томна взглядом, глядишь и не наглядишь… — Может, она приличная.

Щучка только фыркнула и руку свою высвободить попыталась. Ага, а Еська взял и позволил.

— Пусти…

— Не пущу. — Он к себе притянул и приобнял, как умел, одною рукой. Шепнул на ухо: — На поясе в кармане мешочек есть… в нем камушек махонький, плоский.

Благо сообразила, головушку на плече устроила, к мужу прильнула, будто век не видала и соскучилась. А все одно на Елисееву женушку поглядывает. И та только бровку подняла, мол, чего хочешь, не надобен мне твой супруг, ни даром, ни с подаром.

— Тише, детки, не бузите. — Ильюшка пальчиком погрозил, и Еська вдруг понял, что ног своих не чует. Нет, они-то, ноги, есть, иначе как бы он стоял, вот только совсем он их не чует. И коль шелохнется, то упадет.

— И ты не бузи… гостьюшка незваный. — Архип Полуэктович плечом дернул, крыло выпуская. Куцее, будто обскубанное. — Мы ж вроде говорим? Аль все ж воевать полезем?

— Поговорим, — согласился Ильюшка, — конечно, поговорим… куда вам воевать? Вы еще навоюетесь…

И аккурат на слова эти крыша таки и треснула, как была, на две половины. Сперва-то Еська и не сообразил, что деется. Вновь загудело. Захрустело, да так протяжно, будто дому руки крутили-выкручивали, полетела с потолка щепа и пыль, крошево мелкое. Архипу Полуэктовичу и доской приложило, да только он от этого удару отряхнулся и раскрыл купол щита, чтоб, значится, кому еще этакого подарку не досталось.

И верно, Еська вот, доской по лбу получивши, и душеньку отдать может… не говоря уже о девках.

— Ты как? — шепнул он.

Вместо ответу Щучка в пальцы камень вложила. Ишь ты, до чего сноровиста! Еська и не почуял, как кошеля взрезали.

— Так вот, говорит мне Марьяна ваша Ивановна, что, мол, есть у ней для меня тело подходящее… молодое, крепкое… не без дару… а главное, целое почти. Душенька поедена страстями да гордынюшкой, ну так я не брезгливый. И выбору особого, признаюсь, не имел. Не упокаиваться же ж? Тело-то мы по первости честно делили, а то ведь вокруг князюшки многие вились любопытствующие… то окурят, то кадилушком в нос сунут, то молиться заставляют… бестолочи. Молитва без веры — пустые слова.