В обычном состоянии он с легкостью сплел бы такую непроходимую паутину лжи, через которую даже самый гениальный ум не смог бы продраться без его помощи. Однако почему-то именно сейчас ни один вариант рукотворной правды Эберна никоим образом не мог органично вписаться в картину действительности. Как будто что-то мешало ему врать Фероту. Неужели интуиция? Но ведь, если подумать, истина лишь усугубит текущее положение гатляуров.

— Что тут произошло? — сходу спросил епископ, выхватив белый меч. — Засада? Одержимый?

«Проклятье… Будь что будет!» — Эберн взглянул прямо в глаза атлану и ответил:

— Нет, не одержимый. Лейтенант Консалия поддалась зову дикой природы и сошла с ума. Она напала на нас и смертельно ранила командира Вилбера. У меня не осталось иного выбора, кроме как убить ее.

Некоторое время Ферот молча стоял, глядя то на эмиссара, то на трупы гатляуров. Наконец, поморщившись так, будто он испытал резкую головную боль, епископ убрал меч в ножны и устало прислонился к стволу ближайшего дерева.

— Я сожалею о вашей утрате, — после длинной паузы произнес атлан. — Но все же должен попросить… Можно?

— Не могу обещать, что выполню твою просьбу, — честно признался Эберн.

— Понимаю. Дела общины — это дела общины. И нам… как там… бледнолицым?.. — епископ усмехнулся, посмотрев на свои руки. Еще совсем недавно его кожа была чиста и бела, а ныне она приобрела какой-то грязно-земельный оттенок и покрылась многочисленными мелкими царапинами. — В общем, нам нельзя соваться в гатляурские дела. Но речь идет о безопасности Атланской империи.

— Вот куда ты клонишь, — помрачнел эмиссар. — Зов дикой природы, да?

«Началось. Надо было все-таки соврать».

— Именно. Расскажи мне о нем.

В атлане что-то едва уловимо изменилось, но Эберн смог уловить эти перемены и даже осознать их, потому что это было хорошо знакомое гатляурам чувство — атлан испытывал беспокойство о ближних. Эмиссару даже стало не по себе. Это они-то ближние? Нет, наверное, показалось.

— Наша община отравлена городской жизнью, — начал Эберн и чуть не подавился словами, поняв, что он сам решил все рассказать атлану. — Природа пробуждает в нас изначальную суть, но некоторым очень сложно обуздать ее силу, особенно если их душа тронута сомнениями, тяжкими думами и многолетней скрытой обидой. Я не очень хорошо знал Консалию, но стоило ей раскрыться, как я почуял ее страхи и чувство собственной неполноценности. Первобытная ярость, пробудившаяся в ней, помутила рассудок фра-гатляур, заставила думать и действовать не как разумное существо, а как дикий зверь. По итогу все вылилось в одно-единственное желание — нет, даже смысл жизни — стать главной, доказать всем, что она достойна большего, добиться признания своего превосходства. Ты спросишь — зачем? Чтобы защитить всех нас и повести за собой, за сильным вожаком. Так Консалия видела заботу о сородичах. Она запуталась, ошиблась и совершила ужасное преступление. Но желала всем нам только добра… Я извлек урок из ее ошибки и из ошибок нашего народа. И я все исправлю, даже если нам придется навсегда покинуть стан созданий Света. Потому что благополучие общины — превыше всего.

Ну вот. Сказанного более чем достаточно, чтобы фанатичные атланы объявили гатляуров отступниками, неспособными жить светлыми идеалами из-за влияния животного начала. Детали всегда можно додумать, а факты — подогнать.

«Надо было соврать, — мысленно повторил эмиссар и печально усмехнулся, посмотрев на покойного Вилбера: — От него, что ли, прямолинейности набрался?.. И что теперь? Убить Ферота? Да, придется. А затем избавимся от людишек. Мы посреди леса, у нас преимущество — гатляуры не скованы в передвижении, а солдаты Ирьяна не смогут держать полноценный строй… Вот только что будет, если мы вернемся в Камиен без атлана и людей? Хм, но ведь и у нас есть потери, так что это не вызовет больших подозрений. Это одержимый так потрепал карательную экспедицию. А вернулись мы, чтобы предупредить об огромной угрозе со стороны мятежников. Правдоподобно? Вполне. Да, так и поступим».

Крепко сжав рукоять кинжала, Эберн вновь взглянул на епископа и… не смог пошевелиться. В светлых глазах Ферота застыло сожаление. Ни гнева, ни опасения. Ему искренне жаль. Он действительно понял, в какой непростой ситуации оказались гатляуры. Мысли о неверных решениях тревожили и его.

Консалия, твердо убежденная в собственной правоте, по итогу фатально ошиблась, и это заставляло задуматься — как много ошибок совершил сам епископ, следуя тому, что считал единственно верной истиной?

«Но Эберн набрался смелости показать своему народу иной путь в будущее, взяв из прошлого и настоящего только лучшее. А способен ли я найти такой же путь для Атланской империи?» — тяжело вздохнул Ферот, прикрыв слезящиеся глаза.

Никогда прежде он не чувствовал себя таким одиноким. Где найти поддержку, откуда начать? И главное — что именно надо менять, если ошибки есть везде и во всем? Как быть, если неравенство Света и уничтоженной Тьмы само по себе порождает зло, даже если миром правит добро? Да и такое ли это добро, каким должно быть?..

— Епископ? — осторожно позвал Эберн, вложив кинжал в ножны. — Ты в порядке?

Ферот посмотрел на эмиссара. И снова атлану понадобилось некоторое время, чтобы вспомнить о происходящем в действительности.

— Да, — растерянно ответил епископ. — Да, в порядке. Просто задумался… Спасибо, что все рассказал. Я ценю твою честность. И мне очень жаль.

«Да что с ним такое? — поморщился гатляур. — Это же обычный атлан. Как он может быть таким искренним? Где высокомерие? Где рвение искоренить ересь? Проклятье! Я не могу ненавидеть этого бледнорожего».

— У меня есть просьба, — неожиданно для самого себя Эберн решил довериться ему, пусть это и было весьма неприятно. — Гатляурской общине ни к чему лишние проблемы. Ты ведь знаешь, к нам и без того относятся с подозрением. Как оказалось, небезосновательно. В общем… Я не прошу врать в отчетах кардиналу и архиепископам. Но я прошу умолчать об этом инциденте. А мы не бросим тебя, несмотря на… перемены, и поможем завершить миссию по поимке одержимого. Договорились?

— Нет. Так договариваться мы не будем, — ответил Ферот и, увидев разочарованную физиономию эмиссара, пояснил с усталой улыбкой: — Вы присоединились к карательной экспедиции добровольно. Вас не держат здесь никакие обязательства. Если вам нужно вернуться к общине, то возвращайтесь. Я все понимаю.

— А что насчет…

— В отчете не будет ни слова о произошедшем здесь, — заверил епископ. — Вы поступили правильно. Все. Даже Консалия по-своему права… К тому же это ваши внутренние дела, к миссии они отношения не имеют. Думаю, о них можно не докладывать.

«И он готов скрыть правду ради нас?