Кончив читать, Токимаса снова почтительно сложил грамоту и несколько мгновений сидел безмолвно. Ёритомо закончил молитву и поднял глаза.

— Значит, сомнений быть не может. Час пробил. Сдается мне, этого дня ты боялся с той самой поры, когда я еще мальчиком попал под твое начало. Много лет твои люди служили Тайра, по их приказу тебя сделали моим надзирателем. Как теперь поступишь ты, Токимаса?

— Да, мы, Ходзё, были некогда верными вассалами Тайра, но потому, что считали их преданными слугами императора. Теперь стало ясно, что Тайра отнюдь не таковы, коль скоро дом государя требует их подавления. Посему я с радостью вверю тебе свою дружину, Ёритомо. Отныне ты больше не пленник здесь и волен идти куда вздумается.

— Слова твои, Токимаса, несказанно меня порадовали. Страшно было помыслить, что мы можем стать врагами.

— Да и мне стало на удивление радостно, Ёритомо, — словно гора с плеч свалилась. Пойду пущу клич среди своих людей, чтобы готовились сражаться за тебя и под твоим началом.

Поистине небывалое событие. Мы, верно, были знакомы в предыдущей жизни, чтобы так сблизиться в этой. — Покачав головой, Токимаса встал и удалился.

Ёритомо же отправился в свою писчую комнату, где, открыв небольшой ларь с ящичками, нашел маленький футляр шелковой парчи. Уложив туда государев указ и кусочек кости, он повесил футляр на шею, а после дал себе зарок никогда с ним не расставаться. В ларце был и другой ящичек, который Ёритомо не открывал много лет, хотя часто думал о нем. Там покоились курительные палочки, некогда переданные ему одним духом. Духом, назвавшимся тенью бывшего императора. Духом, исполняющим-де волю Хатимана и предрекшим наступление этого дня.

«Я провел жизнь в тихом созерцании, постигая учение Будды, — сказал себе Ёритомо. — И не брал в руки оружие с тех пор, как был ребенком. Верно, не будет большой беды, если я спрошу совета у посланника Хатимана».

Он вытащил две палочки благовоний и, запалив маленькую жаровню, поставил куриться.

Едва над жаровней начал подниматься пахучий дым, в сизых клубах показалось призрачное лицо — лицо Син-ина. Дух улыбнулся и произнес:

— А-а, значит, время пришло.

Мунэмори тоже радовался весеннему ветерку. Ирисы и азалии в его саду расцвели синевой и багрянцем, а над искусственным ручейком свесили желтые головки купальницы.

Настроение у Мунэмори было почти радужным. С тех пор как Такакура ездил на богомолье, жизнь в столице текла размеренно и без происшествий. Киёмори был счастлив: его внук наконец-то взошел на трон. От него, Мунэмори, никто ничего не ждал, что было по-своему замечательно. «Беда высокого чина в том, что все начинают требовать от тебя важных решений, а после ужасно винят, если что вышло не так, — думал он. — Жаль, я раньше не понимал насколько лучше живется, когда тебя держат за дурака».

Мунэмори на миг замер, любуясь одним особенно прекрасным ирисом, как вдруг ворота распахнулись и в сад ворвался Корэмори, старший сын Сигэмори, в пылу своих семнадцати лет.

— Дядя, ты слышал новости?

— Новости? — переспросил Мунэмори с упавшим сердцем.

— Государь-инок Го-Сиракава как-то исхитрился издать указ, призывающий Минамото ополчиться на нас, Тайра. Эта грамота ходит по всем восьми восточным землям, и есть слух, будто против нас собирают великое воинство.

Мунэмори выпустил цветок из пальцев.

— Не… не может быть. Он не посмел бы!

— Я слышал об этом из надежных уст. Должно быть, Го-Сиракава решил испытать судьбу. Ты — глава Тайра. Дай приказ, и я поведу наших воинов на восток.

— Э-э… Знаешь, я ведь не могу действовать без согласия с отцом, без его одобрения. Кто-то должен отправиться в Фуку-хару и известить его. Вот тебе и задание: поскачи к Киёмори и опиши положение дел, — сказал Мунэмори, а сам подумал: «По крайней мере отцовская ярость меня не коснется».

— Но, дядя, — возразил Корэмори, — чем долее мы медлим, тем больше наш враг входит в силу!

— Разве ты забыл? Минамото рассеяны, словно рисовые зерна по песку. Им понадобятся месяцы, чтобы собрать какое-нибудь подобие войска, и даже тогда далеко им будет до Тайра. Теперь оставь меня и поспеши в Фукухару, уведомить Киёмори. Явишься ко мне, когда узнаешь его мнение обо всем этом.

Корэмори нахмурился, но поклонился как подобало и вышел.

Мунэмори тем временем вздохнул и отправился в самую темную, самую тесную каморку своей усадьбы. Давно он уже ею пользовался, однако внутри до сих пор стоял запах дыма и благовоний. Задвинув все ставни и перегородки, Мунэмори зажег жаровню и стал ждать. Ждать и ждать.

— Да появись же! — прорычал он в никуда.

Тут благовоние вспыхнуло и исчезло в пламени, а над ним возникла призрачная голова Син-ина со впалыми щеками.

— Как ты посмел кликать меня, словно мальчишку?!

— П-простите, — отозвался Мунэмори, — но дела не терпят.

— Плевать я хотел на твои дела! — взорвался дух. — С тобой я покончил — ты, ничтожный, презренный недоумок. Я нашел другого вассала, который лучше всех послужит моей воле. Отныне ты сам по себе, великий глава Тайра. Теперь поглядим, устоишь ли ты со своими сородичами против великой рати, которую я воздвигну вам на погибель! Давай, покажи свою силу! — С хохотом лицо Син-ин растворился во тьме, а Мунэмори остался сидеть на иолу, оцепенев от потрясения.

Нии-но-Ама не давала слухам о бунте лишить себя покоя. В эти весенние дни у нее нашлась куда более важная забота: пестовать маленького императора Антоку, как и положено бабушкам. Она учила его говорить «обаасан»[68]и радовалась каждой улыбке и младенческим неуклюжим объятиям.

Теперь, наделенная правом Трех императриц, Нии-но-Ама была вольна ходить по всему Дворцовому городу, посвящая, впрочем, всякую свободную минуту маленькому императору. Когда только выпадал случай, она подводила его к святилищу в центре Дайдайри и говорила:

— Здесь, внучек, покоится священное зеркало Аматэрасу. Аматэрасу — твоя прапрапрабабушка из древнейших времен, а это самое зеркало однажды выманило ее из грота, когда она решила укрыться от мира.

Затем Нии-но-Ама подводила Антоку к хранилищам других двух сокровищ, которые в ту пору часто меняли расположение — в Дворцовом городе, увы, стало небезопасно. Всякий раз, указывая на ожерелье с изогнутой яшмой, Нии-но-Ама поясняла:

— Вот наши священные камни. Говорят, они повелевают всей рыбой и прочими обитателями морей. Давным-давно мудрый правитель использовал их силу, чтобы накормить голодающий народ.

Наконец она показывала внуку священный меч.

— А вот Кусанаги, «Коситрава». История о нем долга и важна для нас, так что слушай хорошенько. — Тут Нии-но-Ама оглядывалась — не подслушивает ли кто из фрейлин — и начинала рассказ: — Кусанаги был выкован моим отцом, твоим прадедом, Владыкой морей Рюдзином. Наступит день, когда кому-то из государева рода придется вернуть его морю, чтобы спасти мир…