Ничто не разрушает человеческую душу сильнее, чем скрытое негодование. Со стороны казалось, что с Джаханом не происходит ничего особенного. Он занимался своими обычными делами: по-прежнему помогал учителю и ухаживал за Чотой, хотя и передал часть забот о слоне молодым помощникам. Но обида, втайне терзавшая сердце Джахана, лишала его возможности радоваться жизни, досада поглощала все светлые мгновения, как талая вода мгновенно поглощает след, оставленный на мокром снегу. Ученик зодчего утратил веру в свое дело. Тогда он еще не знал, что порой за долгую жизнь подобное случается с человеком не единожды; впоследствии подобные перипетии лишь делают веру крепче.

Старожилы утверждали, что в течение сорока лет Стамбул не знал столь морозного дня, как тот, когда умерла Михримах. Птицы замерзали на лету и камнем падали вниз; кошки примерзали к крышам, превращаясь в ледяные изваяния. Нищие, пилигримы, странствующие дервиши – словом, все, кто не имел крова, искали убежища в приютах и богадельнях. Джахан недоумевал, почему Михримах выбрала именно этот день, дабы оставить сей мир. Она, которая родилась весной и больше всего на свете любила цветы.

Болезнь Михримах продолжалась несколько месяцев. Несмотря на все усилия лучших лекарей, дочери Сулеймана день ото дня становилось хуже. В течение этого тягостного времени Джахан неоднократно посещал Михримах. Всякий раз он с горечью видел, что она становится все более бледной и изможденной. Хесна-хатун, хотя и без особой охоты, часто приходила к нему в зверинец, приносила записки от Михримах и ожидала, пока Джахан напишет ответ. Не обращая внимания на сердитое пыхтение старой няньки, Джахан не спешил, тщательно подбирая каждое слово. Когда Джахан передавал ей запечатанное письмо, Хесна пронзала его злобным взглядом и уходила не попрощавшись.

В то январское утро, увидев в саду старуху, закутанную в меховой плащ, Джахан решил, что она принесла очередное письмо. Но на этот раз письма не было.

– Она хочет тебя видеть, – сообщила Хесна-хатун.

Дворцовые ворота широко распахнулись перед ними, стражники отвернулись, делая вид, что не замечают Джахана. Старая нянька позаботилась о том, чтобы они не чинили ему никаких препятствий. Войдя в спальню Михримах, Джахан отчаянным усилием растянул губы в улыбке. Лицо умирающей пылало, тело опухло. Руки, ноги, шея и даже пальцы Михримах раздулись так, словно ее искусали осы, которых она так боялась в детстве.

– Джахан, любимый мой… – прошептала она.

Джахан, не в силах более сохранять самообладание, прижался лбом к краю ее постели. Это было очень символично: ведь именно так, на краешке ее судьбы, он провел долгие годы. Увидев, что он плачет, Михримах слегка приподняла руку и выдохнула:

– Не надо. – Джахан принялся было извиняться, но она прервала его, вновь повторив: – Не надо.

Воздух в комнате был тяжелым и спертым из-за плотно закрытых окон и толстых занавесей. Джахану захотелось немедленно распахнуть окна настежь, но он не двинулся с места.

Умирающая попросила его придвинуться ближе, и он выполнил ее просьбу под испепеляющим взором Хесны-хатун. Михримах опустила ладонь на его голову. Ему и прежде случалось ощущать ее прикосновения, неизменно робкие и мимолетные, но лишь сейчас он почувствовал, что все преграды между ними исчезли. Джахан поцеловал любимую в губы и ощутил вкус земли.

– Ты и твой белый слон… вы приносили в мою жизнь радость, – выдохнула Михримах.

Джахан пытался найти какие-то слова утешения, но понимал, что все они бессмысленны. Через некоторое время служанка принесла своей госпоже чашку с заварным кремом, политым фруктовым соусом. Однако соблазнительный запах, прежде возбуждавший у нее аппетит, ныне вызвал у больной рвоту. Джахан подал Михримах воды, которую она с жадностью выпила.

– Наверное, обо мне будут ходить слухи, которые тебе будет тягостно слышать, – произнесла она.

– Вряд ли на свете отыщется человек, способный распускать о вас дурные слухи, моя бесценная повелительница, – ответил Джахан.

Михримах устало улыбнулась:

– Что бы ни случилось после моего ухода, прошу: вспоминай обо мне с любовью. Обещаешь не внимать клевете и сплетням?

– Я всегда презирал сплетни, моя бесценная повелительница.

Михримах вздохнула с облегчением, но тут же лицо ее омрачила новая мысль.

– Но что, если ты вдруг усомнишься во мне?

– Клянусь, я никогда не…

Она не дала ему договорить.

– Если сомнение вдруг закрадется в твою душу, помни: у всего, что происходит в этом мире, имеется тайная причина.

Джахан хотел было спросить, что она имеет в виду, но тут до него донесся шум шагов. В спальню вошли трое детей Михримах. Джахан с удивлением отметил, как сильно выросла Айше с тех пор, как он видел ее в последний раз. Дети по очереди подходили к матери и целовали ей руку. Напряженная тишина висела в воздухе. Младший сын Михримах из последних сил сдерживал слезы, но дрожащая нижняя губа выдавала его горе.

Когда дети ушли, Джахан бросил умоляющий взгляд на Хесну-хатун. Старая нянька беспокойно переминалась с ноги на ногу, и он чувствовал: ей хочется, чтобы он скорее ушел. Но у него вовсе не было желания уходить. К облегчению Джахана, Михримах, почувствовав его растерянность, прошептала:

– Останься.

В сумерках дыхание умирающей сделалось тяжелым и частым. Джахан и Хесна-хатун не отходили от ее постели. Старая нянька молилась, а ученик архитектора предавался воспоминаниям. Час проходил за часом. Перевалило за полночь. Глаза у Джахана слипались, но он отчаянно боролся со сном, охваченный странным убеждением: пока он смотрит на свою возлюбленную, она будет жить.

* * *

Призыв к утренней молитве, долетевший с ближайшего минарета, разбудил Джахана. В комнате стояла мертвая тишина. Охваченный тяжким предчувствием, Джахан вскочил на ноги. Старая женщина устремила на него пристальный взгляд бессонных глаз.

– Уходи, – проронила она. – Моя газель покинула этот мир.

Десять месяцев спустя мастер Синан и его ученики завершали строительство мечети, посвященной великому визирю Соколлу. Круглый купол, шесть арок, шесть столпов и двухэтажный внутренний двор. Крытый портик купался в солнечных лучах, льющихся из многочисленных окон. Минбар[31]из белоснежного мрамора был отделан бирюзовыми плитками. По стенам внутреннего двора тянулась изящная галерея. Не будучи столь грандиозной, как мечеть, посвященная султану, эта постройка отличалась силой характера, присущей великому визирю.

В тот день сам Соколлу изволил посетить строительство в сопровождении своих советников, стражников, слуг и льстецов-прихлебателей. Он внимательно осмотрел здание, призванное прославить его имя в веках, задал бесчисленное множество вопросов и поторопил рабочих. Великий визирь, пользовавшийся репутацией самого прозорливого человека в империи, держался с неизменным достоинством. Он успел послужить уже трем султанам: Сулейману, Селиму и Мураду. Все вокруг недоумевали, как это Соколлу удается держаться у кормила власти так долго, в то время как другие царедворцы лишаются головы за малейшую оплошность. Ходила молва, что ему якобы покровительствует некая колдунья, страстно в него влюбленная. Имя этой таинственной помощницы было неведомо никому из живущих на земле. Всякий раз, когда над Соколлу нависала опасность, могущественная возлюбленная помогала ему выйти сухим из воды.