— Ведите дальше, — она еле успела вклиниться в его речь.

Рыжик на несколько секунд затаился и, видимо, собравшись с духом, восторженно произнес:

— Аннигиляция — вот наш выход! Аннигиляция не соблюдающих. Это так просто, так гениально! Я нахожусь в восторге! В восторге, — он несколько раз повторил это слово и, в конце концов, неожиданно спросил:

— Вы, я надеюсь, тоже в восторге?

Она, сдерживая раздражение, ответила:

— Я в нем по самые уши.

— Вот, вот вы и правы. По уши в восторге. Эта идея неожиданная, но верная-преверная. Надо активно продвигать, продвигать невзирая.

— Будем продвигать, — поддакнула она и добавила:

— Кого будем первым аннигилировать? У вас есть кандидатуры?

Рыжик моментально ответил:

— Мы будем первыми. Мы пойдем рука об руку, сломя и невзирая. Мы прогрессисты. На благо всех быть первыми. Как я рад! Как я рад, что вы согласились. Вы первая. Это прекрасно быть первой!

— А вы не хотите быть первым? Идея-то ваша, — перебила она его.

Рыжик ответил:

— Я идеолог. Я должен вдохновлять, следить и двигать процесс. Вы должны это поддержать. На вас у меня большие виды…

Она не выдержала и что есть силы крикнула в трубку:

— Вашу дурь вы сами и кушайте, и виды ваши малюйте себе на одном месте, — и бросила трубку.

— Ну и псих попался, — подумала она, нервно прохаживаясь вдоль стены, повторяя это противное слово: «аннигилировать».

— Идиот! И как это таких к Гуру везут? Псих, псих, — она никак не могла успокоиться, пытаясь мысленно переключиться на какую-нибудь другую тему.

— Очкарик хилый, — повторила она в последний раз и подумала: «А ведь он мог и притвориться. Тогда зачем? Просто от безделья убить время? Он может звонить мне, а я не смогла ни до кого добраться. Странная и загадочная эта контора, да вся поездка к Гуру.

Окончательно подавив раздражение от последнего разговора с Рыжиком, она вспомнила, как ее занесло в этот пионэрский пумпель:

«В тот вечер она возвратилась домой поздно. Отец категорически отругал ее за опоздание, а эта Панька подтявкивала, вторя отцу:

— Негоже так расстраивать родителя. В наше время молодежь так не делала.

Она, поначалу, старалась не отвечать на претензии и решила отмолчаться, но Панька, постепенно превратившись в великую ворчунью, продолжила монотонно воспитывать:

— Сан Саныч, что ты молчишь? Твоя дочь гуляет где-то, а ты молчишь. Так недалеко и до безобразий всяческих. Надоть блюсти манеры. Вот мы, бывало, десять раз спросишься родителев, чтоб куда-то отлучиться. В строгости росли. А сейчас тьфу да и только.

Отец по привычке слушал Паньку и молчал. Он воспитательный процесс закончил и терпеливо ждал, когда Панька выдохнется. Конечно, можно было разбежаться по своим комнатам, но она знала, что от Паньки просто так не укроешься, лучше будет, когда она сама иссякнет в воспитательном рвении.

Панька не спеша передвигалась по просторной квартире, наводила идеальный порядок, расставляя на место все, что за день, с ее точки зрения, оказалось не в изначальном положении.

— А сейчас строгости нет. Нету строгости нигде. А одеваются, одеваются-то как? Срам один. Было же положено девушке ткань светлую, а юношам — потемнее в тон, а сейчас веревками обвяжут себя, как в сетях рыбацких, и ходют, задами вертют. Самим же неудобно. Вона и куплетики гуляют неспроста.

Панька с выражением продекламировала:

Моя дроля вся в канатах,

Мне узлы не развязать.

Покумекали мы с братом —

Моду надо поменять…

— Вот ты, Сан Саныч, уважаемый человек, сети эти наденешь? Нет, тебе неудобно в сетях гулять, а они гуляют. Срамота и боле ничего. А то еще вот, манеру взяли, поздно домой являются, за полночь. Словно дня им мало. Чего там в этих клубах дрыгаться в темноте? Ужасть, а им нравится. Вона смотри, пришла мятая и еле двигается, задрыгалась совсем. Для чего живуть? Сами не знають. Вот мы жили, знали. Строили новую жисть. Стремились к последнему переосмыслению. Шли к нему чрез трудности, а сейчас какая цель? Не понять.

Панька монотонно выговаривала свое отношение к окружающей действительности и даже не сильно возмущалась. Ее ворчание, совершенно без эмоций, на одной ноте оценивало происходящее ни на чем не задерживаясь и тянулось, казалось, бесконечно.

— Вот ты, Сан Саныч, стремления жизненные имел, трудился во благо, а они, — она кивнула в сторону Венсы, — целей благородных не имеют. Одни глупости в головах. Вот пионэрия Гуру придумала, чтоб, значит, мозги чистить, да что-то не шибко получается. Пумпеля шлют и шлют, а возврата правильной молодежи не видать.

Панька на правах хозяйки заходила во все помещения, и с некоторых пор постоянное ее недовольство распространилось на всю квартиру, к чему Сан Саныч и Венса постепенно привыкли. По молодости Панька ухаживала за ними и, как иногда сама говаривала, «вскормила отца и девчонку в сиротстве». С годами ее сварливость становилась просто невыносимой. Отец терпел ее за прошлые заслуги, и Венса, став взрослой, уже понимала, что нянька была не только нянькой.

— Не будет от них толка, не будет, — расставляя на полках книги, продолжила Панька. — И пионэры ничего-то не смогут изделать. Они, энти пионэры, говорят, тоже дурные. Знают только: «Будь готов, всегда готов». Одно только, что одеты одинаково сурьезно. А у них, — она снова кивнула в сторону Венсы, — сурьезности нет, красоты нету. Не в мать пошла, да и ты, Сан Саныч, ума ей не прибавил.

В этот раз Панька что-то разошлась чересчур. Прямых обидных слов в адрес Венсы никто не ожидал.

— Панечка, — взмолился отец, — ну уж, голубушка, девочка-то выросла неплохая. Это ж даже несколько нетактично.

Панька, не меняя тона, пробурчала:

— Нетактично по ночам шляться где ни попадя. Отцову копейку транжирить. Сама-то еще не нажила, а туда ж форсить за счет отца.

Венса перебралась к себе и решила было закрыть за собой дверь, но услышала вслед.

— Вот поди ж ты, правда глаза колет. В наше время старших уважали, перечить не моги, а сейчас чуть что и фырр… Никакого внимания к старости, хоть ложись и помирай. Стакана воды не поднесут. Вот ты, Сан Саныч, вырастил егоистку. — Панька перешла к заключительному этапу нравоучений, голос ее стал плаксивым, того и гляди расплачется.

Отец с Венсой знали, что скоро наступит момент, когда Паньку, плачущую навзрыд, они будут утешать и жалеть. Отец обнимет ее, еще не старую, пухлую женщину с пышной грудью, а Венса будет держать ее за руки и гладить маленькую ладошку.

Что