И ещё его не оставляло странное ощущение, что чего-то в его руках не хватает. Что-то он при падении обронил… Проклятие! Скалец! Это ж надо так о ветку приложиться, что про Скальца забыл напрочь! Теперь-то он вспомнил, как при особенно злом порыве бешеного ветра всё-таки не удержал, выпустил задохлика из рук… Угробил-таки недоросля. А может, и нет? После того как они разъединились, падать, как выяснилось теперь, оставалось уже недолго. Так что стоило проверить, угробил или нет, а для этого надо было от ветки проклятой отцепиться.

Вот только как к этому делу приступить?

Сперва ватаман попробовал отвязаться от креплений шара на ощупь, но ему это не удавалось – очень уж крепко затянулись узлы под его немалым весом, да и в плотных камильных перчатках, наглухо пристёгнутых к рукавам костюма, непросто было сделать столь тонкую операцию. Тогда, вспомнив о своём засапожном ноже, он подтянул ногу к груди и, кое-как выхватив заветную железяку из-за голенища, со злостью хватанул по верёвке над головой. Но не достал. Всё те же неудобные складки камильного костюма не позволили высоко поднять руку, он едва не выронил нож. Тогда ватаман вспомнил о сабле, ведь Бова отдал ватаге всё оружие перед прыжком в неизвестность. Засунув нож обратно, он кое-как, тихо матюгаясь под нос из-за крайнего неудобства положения, вытянул саблю из ножен на всю длину – а длинна она была изрядно.

Она-то и дотянулась.

Именно в этот миг вверху, видать, в облачной пелене образовался разрыв, сквозь который проглянули долгожданные звёзды. И Хитрун узрел правду о своём положении во всей её ужасной красоте. Или ужасной простоте? А не всё ли равно, хрен редьки никак не слаще. Короче, под ним была не земля – под подошвами сапог, мощно выпирая из далеко отстоящего ствола, торчала толстенная ветка. Причём одна из многих, нависших над землёй – землёй, на самом деле весьма от него далёкой.

Такой далёкой, что из груди Хитруна вырвался отчаянный вопль…

Но острое лезвие уже чиркнуло по верёвке.

И долгожданная свобода, к которой он столь активно рвался, встретила его пребольным пинком прямо в копчик, как раз та ветка, которую он столь опрометчиво принял за земную поверхность, его и приложила. Ватаман взвыл дурным голосом, выронив саблю и пытаясь поймать ветку руками и ежели уж не придушить заразу, то хоть остановить падение, но скользкая от дождя кора прокрутилась между ногами, и он, широко раскинув не удержавшие руки, сковырнулся дальше вниз.

Причём – вниз головой.

Так что следующий удар, чуть не вогнавший голову ватамана в задницу, на себя принял камильный шлем, при этом взгуднувший на весь лес, словно потревоженный пчелиный улей. Так в котелке от мозгов одни опилки останутся, страдальчески перекосившись лицом, успел подумать ватаман, прежде чем новая ветка, терпеливо поджидавшая его ещё ниже, злорадно врезала ему по почкам – чем окончательно вышибла дух из многострадального тела.

Остаток полёта Хитрун проделал с затенением в глазах, с хрустом и всхлипом пропечатавшись пятками о невидимую в такой тьме землю, устланную размокшим хворостом и опавшей листвой…

А очнулся, лёжа на спине, уже от голосов, смутно слышимых сквозь плавающую в голове муть и хмарь:

– Эй, глядите-ка, усохни корень, а вот и наш батько!

– Точно, пся крев, ватаман! Вон и сабля его родимая валяется, точно как он сам…

– Нашли наконец!

– Погодите, усы узлом, живой хоть?

Дождик, до этого и так чуть моросивший, прекратился, так что лицо и бритый череп под дуновением лёгкого ветерка холодили лишь капли, упавшие ранее. Не сразу до Хитруна дошло, что при падении он лишился шлема – не выдержали крепления такого издевательства над собой. Но это было уже не важно, главную свою задачу шлем выполнил – спас его голову, судя по тому, что она сейчас хоть что-то соображала. Ватаман почувствовал, как кто-то, упав на колени и наклонившись, приложил ухо к его груди.

– Ага, дышит… но слабо. Эк как его угораздило…

По голосу ватаман узнал Ухмыла и ощутил некоторую признательность в ответ на столь простую заботу. Этот браток всегда к нему лучше других относился, несмотря на своё вечное зубоскальство и шутовство.

– А шуму-то, шуму, пся крев, на весь лес окрестный!

– Где ж его столько носило? Мы то уж давно вроде как попадали…

– Да на ветке висел, пока словно перезрелый жёлудь не сверзился, – коротко хохотнул Буян.

«И я вас нашёл, засранцы», – с каким-то отстранённым облегчением подумал Хитрун о своей ватаге, продолжая оставаться без движения – так ему было хреново. Немного продолжало тревожить лишь отсутствие Скальца, которого, судя по голосам, среди присутствующих не было. Скалец… Ватаман поневоле снова задумался над этой проблемой. Он ведь и сам не знал, зачем настоял на том, чтобы взять этого доходягу с собой. Да ещё Бове пообещал не отрывать ему голову – за предательство. Может быть, потому, что, глядя на то, как Бова относится к своим людям, и ватаман проникся большей ответственностью за своих? Даже за таких засранцев, как Скалец. Ведь смутило ватамана предложение Бовы насчёт честной работы, да ещё как смутило. На больную мозоль настоятель наступил, сам того не ведая… Или ведая? Великого ума человек ведь Бова этот. Многое ему не токмо в механизмах, но и в людских душах ведомо. Э-эх… пятый десяток ему, Хитруну, пошёл, ежели говорить честно и откровенно, давно уже зрелость наступила (а зрелость, как известно, есть возраст, когда мы всё ещё молоды, но с гораздо большим трудом). Пора, в самом деле, за ум браться, а он – всё в ватаманах ходит. Среди оболтусов, с каких спросу вовсе никакого. Лёгкая власть, видать, в молодости привлекла, прельстила, так до сих пор отказаться от неё трудно, привык за эти годы…

– Что делать-то будем, пока батько в себя придёт? Темень-то вон какая, ни зги не видно. Может, усохни корень, костёр разожжём? Вон и дождь уже кончился.

– Какой ещё костёр, Жила, обалдуй ты этакий! Всё же сырое кругом!

– Смотрю я на вас обоих, усы узлом, и вижу… что оба вы, Буян, болваны, а не токмо Жила. При чём тут сырость?! Елсы же кругом! Или вы в гости их пригласить желаете?

– Твоя правда, – вздохнул Жила. – Подождём до первой звезды, а после, как развиднеется, и решим, куда двигаться.

– Да куда двигаться, пся крев, ночь же, утра надо дождаться!

– А ежели шум от падения ватамана елсы слышали? – язвительно поинтересовался Ухмыл. – А ну как прибегут да нас тут прихватят! Нет, надобно дёргать отседова!

– А ватамана ты понесёшь, пся крев? – зло спросил Буян, видимо совсем не прельщённый такой перспективой.

– М-да, – вздохнул Жила. – Тяжеловат будет…

– Надо будет – все понесём! – отрезал Ухмыл.

Вот уж точно тогда сказал браток Ухмыл, растроганно подумал ватаман, продолжая недвижимо набираться сил, – «хочешь услышать о себе хорошее – умри».

– И какого хрена наш ватаман прыгать решился! – продолжал злиться Буян. – Может, и сейчас ещё тот Дирижопль летит как ни в чём не бывало! Может, пся крев, с головой у него не лады, а? От приключениев взяла и расстроилась, голова-то?