Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда вечером мы с Элизой остались вдвоем, я рассказал ей о себе все начистоту, ничего не скрывая. Рассказал о горе, которое пережил, так неожиданно расставшись с ней и с сыном, о военном времени, о тоске по родине и одиночестве, и о женщине, с которой меня свела судьба.
— А я могу поклясться, что чиста перед тобой… — негромко сказала Элиза.
— Верю, — ответил я. — Спасибо тебе… И прости меня, если можешь…
— Я не могу не простить…
Не стану утверждать, что этот разговор, откровенный с обеих сторон и, казалось бы, решающий, сразу распутал трагедию трех людей. Она длилась еще целый год, временами мы все жестоко страдали. Я не хочу об этом рассказывать. Это важно только для нас… И если я все-таки не счел возможным умолчать о ней, то лишь потому, что в книге об эпохе должно найтись место и этой ситуации, которая не сотни, а тысячи раз повторялась с различными людьми. Как она кончалась — зависело от характеров людей, от уровня их морали и от множества других обстоятельств, которые иногда трудно определить словами. Решение восстановить рухнувшую было жизнь — было трудным, долгим и мучительным процессом. Если он, к нашему счастью, удался, я благодарен за это Элизе.
Хватит об этом… Счастье было таким полным, что казалось, его не выдержит человеческое сердце. А война все еще бушевала… Есть было нечего. Одежда износилась. Жить негде. Вернуться ли в старую квартиру в Вильнюсе, с которой связано столько радостных и столько тяжелых воспоминаний, которая ограблена, опустошена, загажена? И где же, наконец, жить — в Вильнюсе или Каунасе? Каунас — город моей юности, полный очарования для меня. Вильнюс — центр государственной и культурной жизни республики. Пока я остался в Верхней Фреде, в маленькой комнатке. А на западе в тихую погоду глухо рокотали орудия.
РАССКАЗ ЭЛИЗЫ
Много дней мы с Элизой делились своими переживаниями за эти годы. Рассказы были беспорядочные, как попало. Из памяти выплывал то один, то другой эпизод, случай, картина. И это разорванное повествование становилось все ярче, все тяжелей, но оно было освещено счастьем последних дней, как солнцем. Здесь я хотя бы коротко перескажу то, о чем мне поведала Элиза.
— Ты помнишь, мы собирались недельки две отдохнуть у Крутулисов в деревне Ерузале? Знакомые хвалили этих добрых и культурных людей, а место было спокойное — кругом зеленые поля, хлеба, луга, живописные перелески. Когда мы с Галиной и детьми оказались там, мы нашли у них немало людей из Вильнюса. С каждым часом они все прибывали. Были Булавасы, Юозас Юргинис{171}, Антанас Рукас{172}, актриса Кубертавичюте{173}, актер (а позднее писатель) Антанас Шкема{174}. Был и Балис Сруога с семьей, — он задумчиво сидел за домом на пригорке, один, ни с кем не разговаривал… Хозяин дома уступил нам, женщинам, кровати, сколько их было в доме, а мужчины уходили спать, кажется, на сено. Милый Антанас Крутулис сказал, что из продуктов у него есть только картошка и он отдает ее в наше распоряжение… Конечно, ее хватило ненадолго.
В Вильнюсе уже были немцы. Издали город казался спокойным, никто не бомбил его. Однажды утром я отправилась пешком в Вильнюс, надеясь купить что-то на базаре. День был жаркий, дорога пыльная. Ехали немецкие грузовики и мотоциклы. Солдаты ухмылялись, заговаривали со мной и другими женщинами. Обочины были усеяны обертками из-под шоколада и апельсиновыми корками… Вот бы раздобыть два апельсина для детей… Но все это, разумеется, не для нас…
Пыльная, потная и усталая, я добралась до Вильнюса и купила кое-что на рынке на Лукишкской площади. Вернулась обратно. Вскоре продукты снова кончились. Оставив Томаса с малознакомой няней из Каунаса, я снова направилась в город. Не выдержала и заглянула в нашу квартиру. Ключ у меня был, и я кое-что оттуда забрала.
Поначалу все казалось спокойным. Но в следующий раз, когда я решила зайти домой, квартира уже была запломбирована. Я отправилась за угол, в управление домами. Здесь меня, по-видимому, уже ждали. Вооруженные люди погнали меня в квартиру и принялись делать обыск. Это были литовцы-белоповязочники. Один из них держал наготове револьвер; другие двое, в длинных сапогах, были похожи на простых крестьян, как я поняла, они были из-под Вилькии. Наконец самый молодой из них сказал:
«Вы не помните меня? В тот день, когда началась война, мы плавали в Тракай в одной лодке… Я студент, медик…»
Правда, его лицо показалось мне знакомым. Когда обыск был закончен, студент сказал:
«Теперь вы пойдете со мной…»
Мы вышли из квартиры. Куда он меня ведет? Что будет с сыном? Где ты? Я оказалась на улице св. Иоанна. Там разместилась литовская охранка.
Какой-то начальник долго рассматривал мои документы. Прочитав, что моего отца зовут Мельхиорасом, он поднял на меня глаза:
«Еврейка?»
«Нет», — ответила я, хорошо еще не понимая, чем грозит такое подозрение.
«Но Мельхиор — еврейское имя».
«Совсем нет. Мельхиор — это Меркелис. А Меркелисом был и епископ Гедрайтис{175}…»
Начальник вряд ли поверил мне. Он принялся расспрашивать о том, где ты. Скрывать мне было нечего, я рассказала, как мы провели первый день войны, как нас, женщин, вместе с детьми увезли от бомбежек за город… Находившийся в комнате студент подтвердил, что во всяком случае о том, что ему известно, — о нашем пребывании в Тракай, — я говорю правду. Закончив допрос, начальник вызвал вооруженного белоповязочника и приказал меня увести. Меня заперли в темной, грязной, вонючей одиночке.
До той минуты мне еще казалось, что все скоро кончится, что я никому не сделала ничего плохого и меня выпустят. Увы, я оказалась под арестом, и никто из моих близких не знал, где я нахожусь.
Лишь несколько раз в день открывалась дверь и вооруженный
