– Вызови «скорую»! – прошу я. – Не дай нам умереть.

– Эйден давно мертв, – равнодушно роняет Мэри.

– Не-ет! Пожалуйста, вдруг еще не поздно!

Марта же с того света вернулась... Эйден не может умереть, просто не может!

– Посмотри на нас! Истекающая кровью, труп и пустая оболочка с давно умершей душой. Строго говоря, Рут, для нас всех уже поздно: никого из троих не спасти. – Мэри скручивает волосы жгутом.

– Частный детектив... – шепчу я. – Сказал тебе... отчим Эйдена в тюрьме... за убийство Мэри Трелиз... Ты видела картину... – Нет, ошибаться нельзя, надолго сил не хватит. Дыхание вот-вот собьется. – Ты ее купила... «Убийство Мэри Трелиз»... Купила и... уничтожила, как и остальные его картины.

– Нет! – твердо говорит Мэри. – Я художник и произведения искусства не уничтожаю.

Перед мысленным взором встает картина: мужчина и обнаженная женщина в постели. Руки мужчины сжимают шею женщины. В мужчине несложно узнать Эйдена, и Мэри-Марта поняла, что Лен Смит не убийца.

– Зачем он ее убил? – шепчу я, не уверенная, что меня слышно. По всему телу растекается мертвенный леденящий холод.

– Эйден сказал бы тебе, если бы хотел, – улыбается Мэри.

– Марта. Не. Одинока, – по одному слову выдыхаю я. У меня получится, я договорю до конца! – Мэри Трелиз... Она... Она ее подруга... по несчастью... Жертва Эйдена.

– Все близкие Эйдена – его жертвы, он всех покалечил, никого не пощадил! – Мэри кладет пистолет на пол и опирается на руки. – Подруга по несчастью – меткое выражение. А как насчет тебя, Рут? Ты тоже жертва, Эйден и тебя покалечил, верно? Играл с тобой, обманывал, пудрил мозги... Равно как и Стивен Элтон. – Достав из кармана пачку «Мальборо» и зажигалку, Мэри закуривает. – Все женщины, которые пострадали от мужчин, мои подруги по несчастью, все до одной. Объединившись, мы станем самой мощной армией мира.

– Ты купила дом... – Я должна говорить, чтобы не думать о собственной беспомощности.

– Давай чуть быстрее! – нетерпеливо перебивает Мэри. – Перемотаем пленку вперед. Я выяснила, что Эйден живет в Спиллинге, и переехала туда. Подумать только, вернулся в город, где прошло несчастное детство!

– Ты назвалась Мэри Трелиз.

– Имя я сменила официально. Я – самая настоящая Мэри Трелиз.

– Ты занялась живописью, потому что Эйден... считал ее своей... стихией, – шепчу я, стараясь не впасть в забытье. Нужно рассказать до конца! – Ты... не только его работы... уничтожила... А все... что ему дорого...

– Рут! Рут! – Мэри хлопает меня по щекам – она хочет продолжения.

– Ты... присвоила стихию Эйдена. Стала... прекрасным художником.

– Да, – энергично кивает Мэри, – куда лучше, чем он. Эйден сдался, а я нет, я никогда не сдаюсь. Чтобы понять причину, хватит одного взгляда на его происхождение и мое. Помнишь, я рассказывала о психоаналитике, которая советовала записать свою историю в третьем лице. Знаешь, что еще она мне говорила?

Головой не покачать: не слушается. Тело немеет, отделяется от боли. Я чувствую лишь мысли – слабые, мерцающие нити, которые нельзя выпускать из рук.

– Она говорила, что девяносто пять процентов ее работы – лечение душевных травм, полученных в детстве от родителей. Девяносто пять процентов! – зло восклицает Мэри. – Представляешь? Я относилась к меньшинству, к ничтожным пяти процентам. Мое детство напоминало сказку – мама с папой обожали меня, пока я не опозорила семью неудавшимся самоубийством и безумием. Достаток, прекрасное образование и, как результат, непоколебимая вера в себя и свои таланты. А что Эйден? Его детство и юность сравнимы лишь с восемнадцатью годами тюрьмы.

– Почему? – Сознание я не теряю лишь ценой колоссальных усилий.

– Думаю, до смерти матери все было не так плохо. Впрочем, семья и тогда прозябала в грязи и бедности. Ты же видела дом – трущобы, сущие трущобы, в таком не то что людям, свиньям жить негоже! Отчим Лен, который в тюрьме сидит, пил не просыхая. Типичный житель муниципального района. Мои соседи – сплошные Лены Смиты! – смеется Мэри. – В любую дверь постучи – продадут ствол и пользоваться им научат. С самого рождения Эйден чувствовал смертельную опасность и шарахался от каждой тени. Поэтому он так легко сдался. Поэтому он мертв, а мы живы.

– Нет...

– Эйден сдался, едва я переступила порог квартиры Джеммы Краудер. Увидел меня и сдался.

– Это ты... ты ее застрелила, а не Эйден.

– В руки Краудер попала моя картина. Эйден ей отдал.

Я через силу разлепляю веки, понимая, что услышала признание.

– Боюсь, увидев картину, я совершенно забыла о тебе, – качает головой Мэри. – То есть вашу историю забыла. Когда вспомнила, Краудер была уже мертва. А ей ведь следовало помучиться. Ты наверняка хотела бы, чтобы она мучалась, да?

Насильственной смерти или пытки я не пожелала бы даже Джемме Краудер. Никто не заслуживает такого наказания, и никто не имеет права так наказывать.

– Нет? – раздраженно переспрашивает расплывчатое бледное пятно, в которое превратилось ее лицо. – Тогда успокойся: Джемма ничего не почувствовала. А ты неблагодарная, я же для тебя старалась! Вернее, давала Эйдену указания и следила, чтобы выполнял. Он ведь багетчик, а не я! – Смех Мэри звучит хрипло и по-мужски грубо. – Он теперь имеет дело не с живописью, а с рамами.

Восемнадцать пустых рам. Эйден сделал их в память об уничтоженных Мэри картинах. Почему она не признает, что уничтожила их?

– Знаю почему! – срывается с моих губ.

– Почему что? Что ты знаешь, Рут? – Мэри склоняется надо мной, и я чувствую тепло ее дыхания. Растягиваю губы в улыбке – пусть ей будет больнее!

Длинное объяснение мне не осилить, и я проговариваю его про себя. Сперва Мэри занималась живописью лишь в отместку Эйдену. Можно сказать, она хотела побить врага его собственным оружием. Однако со временем все усложнилось. Мэри почувствовала в себе талант, талант огромный. В ее искореженной страданиями и ненавистью жизни появилась цель. Глумление над работами Эйдена и «могильник» в столовой уже не воспринимались как месть. Прошли месяцы или даже годы, и живопись перестала быть стихией Эйдена, она стала ее стихией.

– Ты... испугалась... – Я делаю паузу. Без воздуха фразу не закончить! – Ты поняла... – Я знаю, что она чувствовала, и хочу об этом сказать.

– Что, что я поняла? – Мэри трясет меня, и с моих губ срывается стон. Боль совершенно нестерпима, и на борьбу с ней измученное тело отдает последние силы. Но Мэри получит ответ на свой вопрос.

– Ты поняла... каково видеть свои... растерзанные картины. Каково... было Эйдену... Тебе... стало стыдно.

Поэтому ты не признаешь, что уничтожила картины. Стоило осознать чудовищность своих поступков – тебя захлестнули стыд и чувство вины, которые ты вынести не смогла.