Заседания кабинета обычно длились до середины дня. Даже в самые холодные дни Аденауэр требовал, чтоб окна оставались открытыми и в помещении не курили: он не понимал этой привычки, а свежий воздух он считал отличным средством против своих бронхитов. Заядлые курильщики время от времени покидали свое место, чтобы покурить в коридоре, но в основном коллеги Аденауэра по кабинету старались на время заседания побороть свою страсть к табаку.

Аденауэр не оставлял без внимания и дела своей партии. Он сохранил пост председателя ХДС британской зоны, а когда осенью 1950 года на съезде в Госларе была создана общереспубликанская партийная структура, он, естественно, стал ее председателем. Этого, однако, было для него мало. Он хотел иметь своего человека на посту генерального секретаря партии. Его первоначальный выбор пал на Курта-Георга Кизингера, молодого юриста из Тюбингена, ставшего в 1949 году депутатом бундестага. В политическом отношении он был для многих темной лошадкой, однако вскоре выяснилось, что у него достаточно компрометирующее нацистское прошлое, и берлинская организация ХДС заблокировала его избрание. Пост долгое время оставался вакантным, пока в преддверии выборов 1953 года его не занял Бруно Хек, кандидатуру которого предложил тот же Кизингер. Поначалу Аденауэр был им не очень доволен, но затем изменил свое мнение: Хек хорошо организовал избирательную кампанию и не давал повода усомниться в своей лояльности партийному лидеру.

Как видим, Аденауэр не упустил из поля своего зрения и контроля ни один участок политического ландшафта: администрация, парламент, партия — все было у него в руках. Труднее' было создать аналогичную систему на уровне правительств отдельных федеральных земель. Но что касается Бонна, то тут он знал буквально все обо всех и позаботился о том, чтобы каждый мало-мальски значимый чиновник чувствовал, что он получил свой пост и остается на нем только благодаря личному расположению канцлера. Особенно эффективно действовал этот метод тогда, когда соответствующий чиновник имел определенные грешки в своей биографии, в частности но части принадлежности к нацистской партии. Он терпимо относился к людям этой категории, в общем, принимая их обычные самооправдания: их членство в НСДАП было-де чисто номинальным, в партию надо было вступить, чтобы остаться на занимаемой должности и т.д. В конце концов его собственный брат Август и тесть, отец Гусей, относились именно к числу таких лиц. Другое дело, если кто-то был активно замешан в творившихся режимом преступлениях: таким путь на государственную службу и к политической карьере был закрыт; для всех прочих была зеленая улица вне зависимости от политического прошлого. Такая кадровая политика вызывала обоснованную критику, но, видимо, другого выхода просто не было: в ФРГ почти не осталось опытных профессионалов в сфере государственного управления, которые не были бы ранее членами НСДАП, и только на этом основании лишить только-только становившуюся на ноги республику тех знаний и навыков в административной сфере, которыми эти лица обладали, было бы вопиющей глупостью. С другой стороны, эти чиновники прекрасно понимали, что стоит им сделать шаг в сторону от предписанной линии — аденауэровской, естественно, — и против них может быть вновь открыто дело по статье «денацификация». Другими словами, их можно было шантажировать, ими можно было манипулировать, и Аденауэр никогда не стеснялся продемонстрировать свои возможности в этом плане. Это было цинично, жестоко, но давало нужный эффект. Не стеснялся Аденауэр и устраивать унизительные разносы подчиненным как по делу — когда тот или иной чиновник проявлял халатность или некомпетентность, — так и без дела — когда у шефа было просто плохое настроение или поступали плохие новости. При всем при том нельзя недооценивать того факта, что создание практически с нуля четко функционирующей системы государственного управления Федеративной Республики было и остается одним из величайших достижений нашего героя. Он мог быть автократом, традиционалистом как в отношении своей семьи, так и в отношении своего аппарата, он мог быть жестким до жестокости и неуравновешенным до истерики, но факт остается фактом: к моменту, когда молодая республика в 1955 году готовилась обрести статус полностью суверенного государства, никто не мог сказать, что федеральная администрация не готова к этому, что она не сможет выполнить возложенных на нее задач.

Договоры, как заметил однажды генерал де Голль, подобны молодым девушкам или розам: они обычно не выносят испытания временем. Аналогию можно продолжить и дальше: роза или молодая девушка могут увянуть, так и не успев расцвести, а договор — так и не вступить силу, не будучи ратифицирован парламентом. Из двух международных актов, подписанных в Бонне и Париже 26 и 27 мая 1952 года, последний был провален при голосовании в Национальном собрании Франции 30 августа 1954 года, а «Общий договор», связанный в принципе с договором о ЕОС в единый «пакет», пришлось срочно переделывать, так что в своем конечном виде его текст сильно отличался от первоначального варианта. Одна из «девушек», таким образом, скоропостижно скончалась, другая наконец все-таки расцвела, но это была уже совсем другая «девушка».

В конце мая 1952 года мало кто мог предвидеть такое развитие событий — и меньше всех пребывавший в полной эйфории Аденауэр. Он расточал уверенность: бундестаг и бундесрат ратифицируют оба договора еще до ухода на летние каникулы, социал-демократы и профсоюзы, настроенные против ратификации, ничего не успеют сделать. В международном плане он тоже усматривал благоприятные перспективы для скорого прохождения договоров через парламенты западных союзников. Самым слабым звеном была Франция, но Аденауэр был воодушевлен назначением на пост премьера Антуана Пине: консерватор до мозга костей, католик — что могло быть лучше? Да и среди социалистов значительная часть депутатов высказывалась за ратификацию. Казалось, все шло как но маслу.

Оказалось, не совсем. Ни много ни мало — три бомбы замедленного действия отсчитывали последние секунды перед взрывами. В июне произошел первый из них. Он принял форму сенсационной, но хорошо продуманной и аргументированной политической декларации, с которой выступил Карл-Георг Пфлейдерер — видный деятель Свободно-демократической партии, депутат бундестага от земли Баден-Вюртемберг, один из самых авторитетных экспертов по международным делам в молодой республике, опытный дипломат, начавший карьеру еще в Веймарской республике и продолживший ее в Третьем рейхе (его послужной список включал, в частности, работу в германских представительствах в Москве и Ленинграде).

Основные позиции, изложенные Пфлейдерером, подкупали четкостью и ясностью: нельзя легкомысленно игнорировать советский фактор, нужно как можно скорее обсудить с Советским Союзом возможности воссоединения Германии, при этом следует принять во внимание его законные интересы безопасности. Пфлейдерер выступил со своим заявлением 6 июня — как раз в тот день, когда оба договора официально были переданы правительством в бундестаг, так что мысли, высказанные парламентарием, можно было считать своего рода реакцией на этот шаг. Характер реакции был очевиден: не надо спешить с ратификацией, надо выждать исхода переговоров с Советами.