решил, что пора сделать следующий шаг. Он надеялся, что на этот раз получится.

– Вы еще раз подумали над моим предложением? – спросил он, когда они прощались перед баром.

Амаль крикнула что-то по-арабски остальным, которым не терпелось уйти.

– Мы можем, например, сделать серию портретов. Вы и ваши сокурсники. Студенческий союз.

– Нет.

– Почему?

– Я хочу спокойно учиться.

– Можно использовать псевдонимы.

– Какая у вас политическая позиция? – спросила она безо всякого перехода.

– Поближе к краю.

– К левому или к правому?

– Ни то ни другое. Я стараюсь не вмешиваться.

– Когда мы встретились, вы сказали: «Пока в мире нет порядка, нельзя оставаться нейтральным».

Морица поразило, что она об этом помнила. Те слова он произнес искренне. Даже более искренне, чем ему хотелось.

– Вы сами себе противоречите. – Амаль улыбнулась. Он вдруг смутился. – Ну так где же вы стоите?

– Может, я все еще ищу свое место.

Амаль изучающе смотрела на него. Он отметил, какие у нее четко очерченные брови над внимательными, темными глазами.

– Вы женаты?

– Разведен.

– Ох, простите. Мне жаль.

Похоже, она подумала, что это был слишком личный вопрос.

– Это давняя история.

Друзья снова позвали ее, и она попрощалась. Мориц остался стоять, досадуя на себя. Девушка задела его за больное, поселила в нем неуверенность.

* * *

Мориц потерял надежду. Ни в коем случае нельзя создавать у объекта ощущение, будто ты в нем заинтересован. А он и так зашел слишком далеко. Но в начале марта раздался неожиданный звонок. Это была Амаль. Голос ее звучал взволнованно.

– Насчет фотографий… Если вы все еще хотите, мы согласны.

– Ладно, но почему вдруг?

– При одном условии. Никакой политики.

Мориц был озадачен.

– Разве вы не говорили, что в вашей жизни все – политика?

– Я не могу обсуждать это по телефону.

* * *

Они встретились тем же вечером в ресторане «Атцингер», Шеллингштрассе, 9. Амаль объяснила Морицу свои мотивы, которые она согласовала с Палестинским студенческим союзом. Вообще-то, большинство было против фоторепортажа. Они не доверяли немецкой прессе. Но текущие события заставляют пересмотреть позицию.

– Вы имеете в виду захват самолета в Адене?

– Все последние дни СМИ говорят о палестинцах. Но не о Палестине.

– Что вы имеете в виду?

– Во всех газетах пишут про угонщиков. Но никто не объясняет, почему они это делают.

– Послушайте, я могу предложить вам портреты, но не пропагандистскую платформу.

– Этого и не нужно. Именно поэтому – никакой политики. Вы можете сфотографировать нас в столовой, как мы едим кнедли, или в общежитии, когда мы играем в шахматы. Я могу приготовить фалафель, а если хотите, мы потанцуем.

– Своего рода фольклорный репортаж? И для чего вам это?

Амаль огляделась, как бы желая убедиться, что в помещении нет никого, кто ее знает.

– Никакого фольклора. Нормальность. Сначала люди меня жалели. А мне не нужна их жалость. Я больше не ребенок. Но теперь… они нас ненавидят. Если я говорю, что я из Палестины, – на вечеринке, на семинаре или даже в магазине – у людей одна реакция: террористка! И эти постоянные шуточки, что у меня под юбкой бомба. Вы тоже считаете это смешным?

– Люди просто напуганы. РАФ и ООП сотрудничают. И впервые угнан самолет.

– Я выгляжу так, будто хочу вас убить?

Глаза Амаль вызывающе сверкнули. Мориц улыбнулся:

– Ну, первая заповедь террориста – не выглядеть как террорист.

– Вы тоже выглядите совсем безобидно. Вы из БНД или ЦРУ?

– Моссад.

Оба рассмеялись.

– И поэтому вы хотите представить себя как мирных людей? – спросил Мориц.

– Мы и были мирными. Сионисты пришли к нам, а не мы к ним.

– Это тоже политическое послание.

– Я уже говорила: в моей жизни все – политика. – Она очаровательно улыбнулась.

– Между нами, что вы думаете об угоне самолета? Правильно ли поступило немецкое правительство, заплатив выкуп?

– Думаю, вам стоит попробовать мой фалафель.

Ронни одобрил идею. А вот договориться с каким-нибудь немецким изданием оказалось непросто из-за условий Амаль. Всех интересовал именно политический аспект. Редакции нужны были гневные взгляды и вскинутые кулаки. Наконец Морицу удалось заручиться согласием одного иллюстрированного журнала. Фоторепортаж из «международной студенческой жизни». Амаль и ее друзья были не против.

* * *

С этого момента все стало легко. Неожиданно, нереально, до жути легко. В течение нескольких недель мир вообще не мешал им. Мориц ждал Амаль и ее друзей возле столовой, они пили кофе, и он фотографировал. В общежитии, в Английском саду, в студенческом городке. Только в комнату Амаль заходить было нельзя. По ее словам, она пересняла ее у кого-то, неофициально, и руководство общежития закрывало на это глаза. Все привыкли к камере, а Амаль, несмотря на все ее сопротивление, оказалась очень фотогеничной. Потому что она не думала о себе, а полностью отдавалась тому, что в тот момент делает. Фото во время беседы за уличными шахматами на площади Мюнхенской свободы: ее умные глаза, иногда теплые, всегда внимательные. Ее заостренные скулы. Ее длинные черные волосы. Она была четкой и решительной, сострадательной, но неподкупной и всегда взрослой. На мгновение, когда его взгляд следил за ней через видоискатель, Мориц забывал, для кого он делает фотографии. Рамка видоискателя отгораживала их от мира. Не было плохих новостей, а если и были, то к ним не долетали. Пока они вместе.

* * *

Они начинали доверять друг другу.

* * *

Мориц пытался выяснить, какие отношения связывают эту троицу. Халиль был приветлив, любил пошутить, имел склонность переоценивать себя, но к Амаль относился с большим уважением, как к старшей сестре. Хорошо сложенный красавец с длинными черными локонами. Его легко было спровоцировать, вспыхивал он мгновенно, никогда не избегал споров. Тихоня Шауки вечно держался на заднем плане, но внимательно следил за происходящим. Казалось, он признавал авторитет Халиля, хотя трудно было сказать наверняка, кто на самом деле главный – Халиль или Амаль. Оба парня по-братски обнимались, целовали друг друга в щеки, но от Амаль – несмотря на дружбу – держались на расстоянии. На вопросы Морица о личной жизни каждый ответил: «Я свободен!»

* * *

Кульминацией фотосерии должно было стать танцевальное выступление перед немецкой публикой на сцене пивной. Вместе с другими студентами из «стран третьего мира» – народные танцы. Амаль заявила, что пусть никто и не будет произносить речей, но танец сам выражает особенность народа и потому это антиимпериалистическое высказывание. Репетировать отправились в Английский сад, расположенный сразу за студгородком. Шауки принес портативный проигрыватель, по соседству дети играли в футбол, ни одного полицейского в пределах видимости. Мориц сидел на весенней травке и следил за Амаль через видоискатель.