— Я не хотел убивать ее, Кэт. Так получилось. Я недумал, что наш разговор кончится этим.

— Ты ведь решил подогнать машину к черному ходу, да?Когда посчитал, что дело сделано…

— Ты самая умная женщина из всех, кого я знал… Да. Яподогнал машину к черному ходу. Это не заняло больше десяти-двенадцати минут. Акогда я вернулся…

— Когда ты вернулся, она уже умерла. Но за этидвенадцать минут она подползла к дивану и прямо под ним написала твое имя. Напаркете. Ей было тяжело писать, две последние буквы она так и не смоглаосилить. Должно быть, она писала, лежа на боку…

— А ползла, лежа на спине, она хотела сбить меня соследа. Ей это удалось.

— Да, ей это удалось…

— Я вымыл пол и как мог застирал ковер. Откуда я могзнать, что она меня проведет? А ты-то зачем полезла под диван?

— Генеральная уборка, Снегирь. Дети не могут жить вгрязи. Это ее дети, Снегирь. Наши с тобой крестники… Она ведь назвала их вчесть нас с тобой…

— Я не хотел ее убивать, — в голосе Снегиряпослышались просительные нотки. — Если бы она не была упрямой дурой… Еслибы она была хоть немножко похожей на тебя… Ничего бы не случилось. Твоездоровье, Кэт, — он поднял свой бокал.

— Твое здоровье, Снегирь. Charming friend Bullfinch.

— Что?

— Очаровательный друг Снегирь. Так называл тебя нашдобрый голландец. Ламберт-Херри Якобе. Херри-бой, если ты еще помнишь.

— Забавный тип. Он все время вертелся под ногами.

— Почему ты убил ее, Лавруха?

Снегирь поднялся с кресла и мягко прошелся по мастерской. Иоказался за моей спиной. Сейчас он опустит тяжелую кофейную мельницу мне наголову.

И я даже не смогу воспользоваться своей собственной кровью,чтобы написать имя убийцы. Не оборачиваться. Только не оборачиваться…

— А с нервами у тебя все в порядке, — шепнул мнена ухо Снегирь.

— Просто я верю тебе, — я с трудом выталкиваласлова из пересохшего рта. — Я хочу знать… Последние месяцы я только тем изанималась, что пыталась найти истину.

— А она все это время валялась под ногами, —хихикнул Снегирь. — Ты была права, Кэт. Ты была права.

— Значит, не было никакой мистической картины?

— Конечно, нет. Только такой ненормальный, какХерри-бой, может верить в эти сказки.

— Значит, это сделал ты, Снегирь? Не Лукас Устрица?

— Скажем так, — Снегирь снова показался в полемоего зрения. — Он помог мне. Все это мы провернули на пару. Двахудожника…

Я позволила себе скептически улыбнуться:

— Ну какой ты художник, Снегирь! Твой потолок — пятьсотдолларов за зимний пейзаж жарким летом.

Снегирь присел на корточки передо мной и нагнул лохматуюголову.

— Не дразни меня, Кэт. Я не самый плохой художник вэтом городе. Если уж на то пошло, ты даже бездарнее меня.

— Сдаюсь. Но я никогда и не претендовала на членство вСоюзе. Ты убил их — и Быкадорова, и Леху, правда? И старика…

— Нет, старик умер сам. Я только чуть-чуть подправил,наложил последний мазок.

— Да, ты художник…

— А еще химик и психолог, — добавилЛавруха. — Чему-то же я учился в университете, черт меня дери!..

Химик и психолог. Вот оно что.

Наконец-то я увидела свет в конце тоннеля. Он был такимослепительно ярким, что я даже зажмурилась.

— Ты ведь расскажешь мне, Снегирь?

— Что я должен тебе рассказать?

— Как ты сделал это. Мы и так зашли слишком далеко. Яхочу узнать тайну этих запертых изнутри комнат.

— Иначе…

— Иначе я просто умру, Снегирь, — совершенноискренне сказала я. — Я должна знать. Я слишком долго мучилась и теперьимею право на вознаграждение.

— Ты хочешь торт? — Снегирь забрался на стол исвесил ноги. Еще в академии он обожал сидеть на столах. — Очень вкусный.“Птичье молоко”.

— Ты знаешь, чего я хочу, Снегирь… Расскажи мне. Поразименя красотой замысла. Я сумею оценить его. Ты же знаешь… Прерафаэлиты — этокрасиво. И Лукас Устрица тоже. Я знаю толк в красоте.

Лавруха отхватил огромный кусок торта. Зачарованная, ясмотрела, как движутся его челюсти. Его чертовы хелицеры, перемоловшие не однуживую душу.

— Все очень просто, Кэт. Я слушал ту лекцию начетвертом курсе. О Лукасе Устрице. Обо всех этих мистических сплетнях, которымибыла окружена его жизнь. О людишках, которые дохли, как мухи, от его картин. Исекрет его красок, который был утерян навсегда… А может быть, он добавлял в ихсостав какие-то травы? Какие-то вещества, о которых знал только он? Что-товроде растительных ядов… Ты как думаешь? — Снегирь подмигнул мне.

— Я… Я не знаю…

— И никто не знает. Это всего лишь мое предположение,Кэт. Иначе смерть его заказчиков не объяснить никак…

— И ты…

— Я попробовал пойти по его следам. Только у меня былидругие сильнодействующие средства.

Снегирь спрыгнул со стола и подошел к своим банкам с плотнопритертыми крышками. Банкам, которые он привез когда-то из обожаемой имМексики. Снегирь постучал согнутым пальцем по их стеклянным и глиняным бокам. Ипринялся перечислять.

— Трава злого Христа… Трава бога смерти Миктлантекутли…Трава еще одного бога преисподней — Тлальтекутли. Ацтеки ушли, потому чтоузнали о смерти все… А когда ты знаешь о смерти все, становится скучно жить…Правда, Кэт…

— Так ты…

— Ну конечно… Я жрал маис и тортильи, я заливалсяпульке [25]… И ползал в горах, сельве и этих клятых тропическихлесах… Я узнал такое… ты даже не можешь представить себе… Я такое ощутил… Ниодин хилый азиатский наркотик с этим не сравнится, Кэт… Я уеду в Мексику иочень скоро.

— А как же Париж и Барселона? — тихо спросила я.

— А ты сможешь полететь со мной в Париж, после того, чтонаписала на полу эта набитая дура?..

Снегирь не стал выслушивать мой ответ, его совсем неинтересовал мой ответ. Он приоткрыл одну из баночек и мечтательно раздулноздри.

— Трава злого Христа. Отличная вещь, если правильноприготовить. Не хочешь нюхнуть?..

— Что-то не горю желанием.

— Возьми, — он протянул банку мне. — Ты жехотела все знать…

Стараясь сдержать бьющееся в горле сердце, я взяла банку:скукоженные черные листья, напоминающие шкурки ящериц, и слабый запах миндаля.