Маршалл покачал головой и засунул руки в карманы, хотя такая поза совершенно не вязалась с безукоризненным видом его выглаженных брюк.

– Ты дурак, – ответил он. – Я старался помогать вам изнутри. Мой отец собирался отсрочить исполнение приказа о казни.

В комнату проникал холод. В какой-то момент, пока Венедикт прятался в чулане, снаружи начался сильный дождь, и небо приобрело ужасный темно-серый цвет. Капли воды скатывались по стеклам, стекали по подоконнику и образовывали маленькую лужицу на ковре. Венедикт моргнул. Закрыл ли он щеколду на окне, когда влез в него? Он мог бы поклясться, что да.

Или все-таки нет?

– Ты бы опоздал, – сообщил Венедикт. – Казни начались на рассвете. Нас предупредила Джульетта. – Вернее, она предупредила Алису, а та предупредила остальных.

Маршалл отшатнулся.

– Что? Нет. Нет, мой отец сказал…

– Твой отец солгал. – Как и Маршалл. Как Маршалл, похоже, делал все чаще и чаще.

– Я… – Маршалл запнулся. Он тоже повернулся к окну – кажется, его тоже раздражало то, что на ковер льется вода. – Тогда зачем ты пришел сюда, Веня? Зачем явился на территорию врага?

– Чтобы спасти тебя. – Венедикт не верил своим ушам. Если все прошлое Маршалла оказалось неправдой, возможно, все, что он рассказывал о себе, тоже ложь. Может, Маршалл Сео – это даже не его настоящее имя?

– Конечно, это мое имя.

Эту последнюю фразу Венедикт пробормотал вслух.

– Сео – это фамилия моей матери, – продолжил Маршалл, закрыв окно. – Я решил, что мне будут задавать меньше вопросов, если подумают, что я бежал из Кореи после того, как ее захватили японцы, и что я сирота. Это было легче, чем объяснять, что на самом деле я вырос в Китае, в сельской местности, и сбежал оттуда, потому что не хотел жить с моим отцом – деятелем Гоминьдана.

– Ты должен был мне сказать, – тихо проговорил Венедикт. – Ты должен был мне доверять.

Маршалл повернулся, сложив руки на груди.

– Я доверяю тебе, – пробормотал он, пробормотал тихо, что было на него не похоже. – Просто я бы предпочел иметь иное прошлое, такое, которое я выбрал бы для себя сам. Разве это так уж плохо?

– Да! – рявкнул Венедикт. – Да, если из-за этого мы не знали, что ты окажешься в опасности, когда в город войдут войска Гоминьдана.

– Оглянись. Разве здесь мне, по-твоему, грозит опасность?

Венедикт не смог ответить сразу – он боялся, что его слова прозвучат слишком резко – не так, как он хочет. Прежде он никогда об этом не беспокоился, когда речь шла о Маршалле, его лучшем друге. Потому что был уверен – Маршалл его поймет, какими бы сумбурными не были его мысли.

Но сейчас дело обстояло не так – сейчас им владел страх.

– Нам надо уйти. Рома и Джульетта ждут нас на Бунде, собираясь отплыть, но гоминьдановцы уже отправили за ними людей, чтобы схватить их. Если мы будем тянуть, то либо город закроют из-за военного положения, либо Джульетту схватят и уведут.

– Я не могу. – Маршалл одернул рукава мундира, чтобы разгладить воображаемые складки. – Они доверяют мне, Веня. Я могу оказать вам куда более значимую помощь в моем нынешнем качестве послушного сына деятеля Гоминьдана, чем в каком-то другом.

Где-то в доме начали бить напольные часы.

– Лгал мой отец о времени начала волны репрессий или нет, неважно, – продолжал он. – Важно другое – то, что членов банды Белых цветов потащат в тюрьму, где они, как и коммунисты, будут ожидать казни независимо от того, сотрудничали они с коммунистами или нет. Я могу это предотвратить. Нашим не придется бежать. Роме не придется бежать, пока я здесь. Если мне удастся убедить отца оказать нам покровительство, Белые цветы уцелеют.

Маршалл явно пребывал в приподнятом настроении от осознания своей новой роли. Венедикт не колебался.

– За все время, что я знаю тебя, мне никогда не приходило в голову, что ты можешь принять такое глупое решение, – сказал он.

У Маршалла вытянулось лицо.

– Почему глупое?

– Потому что они лгут! – воскликнул Венедикт. – С какой стати им позволять Белым цветам выжить, если они состоят в союзе с Алой бандой? Наша песенка спета, Маршалл, нам крышка. Наша банда лежит в руинах, и обратной дороги нет.

– Нет, – решительно возразил Маршалл. – Нет. Ты знаешь, сколько насилия я наблюдал в нашем городе, когда был фантомом? Вид, открывающийся с крыш, очень отличается от вида с улиц, и я видел все. И, несмотря на кровопролитие, я видел, как заботится о нас каждый Белый цветок, заботится о вас, о Монтековых. Я могу их спасти.

– Значит, вот что это такое, да? – Венедикту хотелось подойти к своему другу и хорошенько встряхнуть его, но он знал, что если в качестве метода убеждения применит физическую силу, то упрямство Маршалла только возрастет. – Демонстрация твоей верности банде, которая пригрела тебя? Дело не в Белых цветах, Марш, а в том, во что мы верили – в кого мы верили. Это Рома, это наш город, это наше будущее. Все это рушится, значит, нам надо бежать.

Маршалл с усилием сглотнул.

– Здесь у меня есть власть и влияние просто по праву рождения. И ты просишь меня бросить это, отказаться от возможности помогать людям?

– Какая от тебя может быть помощь? – Венедикт не собирался этого говорить, это вырвалось само. – Неужели ты пойдешь и станешь убивать рабочих, лишь бы завоевать доверие отца? Или избивать коммунистов ради того, чтобы добиться свободы для Белых цветов?

– Зачем ты так?

– Затем, что дело того не стоит! Власть и влияние того не стоят! Ты заключаешь сделки, идешь на компромиссы, но ничего не получаешь взамен. Рома бежит от этого, Джульетта тоже. Так почему же ты думаешь, будто ты сможешь с этим справиться?

На лице Маршалла отразилась обида.

– Значит, я, по-твоему, слишком слаб, да?

Венедикт прикусил язык, с трудом удержавшись от того, чтобы выругаться. Нет, ему надо подавить в себе гнев. Он знал – ему не следовало говорить, не подумав, не следовало бросаться словами. Это до добра не доводит. Однако он почти не мог думать – этому мешали и духота кабинета, и непрекращающийся дождь за окном, и бой напольных часов.

– Я никогда не говорил, что ты слаб.

– Однако ты хочешь, чтобы я бежал. Я пытаюсь помочь нам выжить…

– Не все ли равно, выживет ли банда, если погибнешь ты сам? – перебил его Венедикт. – Послушай меня, Марш, как бы они тебе ни доверяли, гражданская война есть гражданская война. В этом городе