Продавщица, помнившая Звягинцева в лицо, приветливо с нимпоздоровалась. Магазинная кошка, рыжая Машка, вообще-то не жаловавшая Кнопика,ради разнообразия не стала ни раздуваться, ни шипеть – вероятно, оттого, что попричине раннего часа зрителей было немного. Лев Поликарпович обозрел изобильныеполки и понял, что совершенно не хочет есть. На самом деле после гибели Мариныон даже любимые когда-то деликатесы прожёвывал, словно труху, почти не чувствуявкуса. Заправлял себя пищей, словно автомобиль бензином. Как говорят у нас внароде – отводил черёд.

– Мне, пожалуйста, два кило «Чаппи», – сказал онпродавщице. – И ещё «ужин холостяка».

Если туристы, по мнению отечественной консервнойпромышленности, только завтракают, то холостяки, согласно этой же логике, токмои единственно ужинают. Пресловутый продукт представлял собой нечтонеопределённо-мягкое, запакованное в особую фольгу для разогрева вмикроволновке. Этикетка подробно и красочно информировала о пищевой ценностисодержимого. Лев Поликарпович не глядя сунул пакет в дорожную сумку и двинулсяк выходу. Вот чего ему действительно хотелось, так это легонько подстегнутьвремя. Скорей бы миновало ещё несколько часов и стало возможно, не рискуяпрослыть невежливым и настырным, плотно заняться вопросом установления связи сВолодей…

В родном подъезде было сумрачно и накурено, в углу темнелаподозрительного вида лужа. Домофон и консьерж при входе оставались деломбудущего, а кодовый, в три циферки, замок был, как показывала практика, «отчестного человека». Из почтового ящика торчали мятые «уши» газет – сколькоЗвягинцев ни договаривался на почте, организовали-таки плотную бумажную пробку,верный ориентир для специалистов-домушников. Зато теперь, спохватившись, месяцнебось будут у себя всю корреспонденцию складывать… Опорожнив ящик и разыскавсреди вороха никчёмных реклам весточку из Йельского университета, Звягинцевподнялся к себе, отпер входную дверь и по телефону дал знать на пульт охраны –клиент такой-то, свои. Потом разделся, насыпал корма собаке и, забыв в сумке«ужин холостяка», устало вытянулся на диване. Хотя старому холостяку, притомведущему «светский» образ жизни, вроде самая пора была бы ужинать на рассвете…

Спал Лев Поликарпович недолго и некрепко. Когда несусветнаярань превратилась в обычное человеческое утро, он выбрался из-под колючегопледа и принялся действовать.

Почему-то волнуясь, он набрал знакомый номер Гришина. Первоевремя в экспедиции ему требовалась для этого записная книжка, потом выучилнаизусть… Нет, чуда не произошло – в ответ послышались длинные гудки,равнодушно-размеренные, вселяющие отчаяние в душу. Звягинцев нажал отбой и,порывшись в справочнике, позвонил на телефонную станцию, ведавшую Володинымномером. Там попросили подождать, потом подтвердили, что данный телефон неработает.

– Так. – Звягинцев в сердцах бросил трубку, взялтрость и, потрепав сытого и сонного Кнопика по ушам – будь молодцом, охраняйквартиру! – снова вышел из дома.

На улице успел затеяться дождь. Очень питерский, мелкий,занудный, напоминающий о том, что лету наступает конец. Из окна Звягинцевуказалось, что снаружи просто висела в воздухе какая-то морось, но прямойконтакт заставил его пожалеть о зонтике, не взятом с собой. Тем не менеевозвращаться Лев Поликарпович не стал. Не ради суеверных соображений – простоиз упрямства. Поглубже надвинул шляпу, наискось пересёк мокрую ленту улицы ипарком, по пустынной аллейке направился к станции метро. Благо было недалеко.

Спустившись по эскалатору, профессор только тут как следуетпонял, до чего отвык в экспедиции от метро. Самые обычные реалии порождали,ассоциации в духе только что покинутых таинственных саамских болот. Поездавыныривали из туннелей, словно чудища из нор. Хищно сверкали прожекторами иплотоядно урчали, заглатывая пассажиров… Звягинцев покорно дал очередномучудищу себя слопать, сел с краю, у поручня, и принялся мысленно подгонятьподземный экспресс. Рядом с ним в вагоне ехали люди, которым не было нималейшего дела ни до загадочно сломавшихся телефонов, ни до зашифрованныхрукописей, почти из рук в руки перешедших от отца к сыну сквозь шестьдесят лет…На противоположном от Звягинцева сиденье, на месте для инвалидов, развалилсяранний пьянчуга. Каждые несколько минут он порывался улечься на вагонныйдиванчик и задрать на него ноги в грязных кроссовках. Сидевшая рядом старушка,Божий одуванчик, даже поднялась, улыбаясь этак по-матерински – поспи, дескать,сыночек, а я уж постою… Однако на освободившееся посадочное место тотчасприземлилась влюблённая парочка, которая явно не разделяла бабкиных извращённыхпонятий о материнстве. Должно быть, ехали по домам со свидания, плавно перетёкшегоиз «ужина холостяка» в «завтрак туриста»… Легко одетые парень и девушка явнопродрогли и теперь грелись изнутри, передавая друг другу тёмно-зелёную баночку.Глядя на них, Лев Поликарпович твердо решил по дороге домой купить такой жеджин-тоник, но тут старушка, которую столь нахально лишили возможностипроявлять христианское милосердие, возмущённо застучала клюкой и приняласьпоносить молодёжь. Профессор отвёл глаза прочь, перестав смотреть на людей.

Но и неодушевлённые принадлежности вагонного интерьера егоне слишком обрадовали. Стены, которые когда-то украшались только правиламиповедения («Пассажир обязан… пассажир не имеет права…») да схемами линий метро,в нынешние просвещённые времена до самого потолка пестрели яркой рекламой. Отнеё Лев Поликарпович, оказывается, тоже успел поотвыкнуть; защитный рефлекс,позволявший не читая и не замечая смотреть сквозь рекламные призывы, оченьприскорбным образом притупился. Глаза сами собой заскользили по броским,полиграфически безупречным объявлениям. Центр женского здоровья обещал прерватьнежелательную беременность на любой неделе и без вредных последствий дляорганизма. Соседняя наклейка сулила всевозможную медицинскую помощьдолгожданному малышу. Третья до небес превозносила новую марку презервативов:«Старший брат посоветовал!» – хвастался парнишка-школьник, которому, по мнениюЛьва Поликарповича, следовало бы думать не о девочках, а о физике с алгеброй.Ещё одна рекламная липучка в настоятельной форме советовала приобрести новуюкнигу «признанного мэтра детективного жанра», чья фамилия Звягинцеву ровнымсчётом ничего не говорила. То ли профессор безнадёжно отстал от жизни илитературы, то ли мэтр был дутый – Бог весть… Рядом плавали в нарисованнойбанке русские народные пиявки и отстирывало кровавые пятна универсальное моющеесредство «Лоск»…

Стучали колёса, вагон покачивало, на остановках сменялисьпассажиры, мелькали в темноте нескончаемые вереницы туннельных светильников.Звягинцев сидел, полузакрыв глаза, и отчаянно боролся с дремотой, неожиданнонакатившей сразу после «Электросилы». Борьба получалась неравной. Наверное,годы брали своё…

Звягинцев проснулся, когда объявили «Чёрную речку», поспешновскочил и устремился к выходу из вагона. Кто-то толкнул его, кто-то посоветовалменьше пить… Лев Поликарпович всё-таки успел продраться наружу и направился кэскалатору. Трость с прохудившимся резиновым наконечником громко и отрывистоклацала по каменному полу вестибюля. На улице Савушкина, как и в Московскомрайоне, шёл дождь, размеренный, мрачно-обречённый, делавший это утро большепохожим на поздний вечер. Какая золотая осень, какое пышное увяданье? Городскаяосень Звягинцеву больше всего напоминала старческий маразм – одна надежда, чтои он когда-нибудь кончится. Деревья полоскали на ветру желтеющей листвой,мокрые скелеты их в сумраке выглядели обгоревшими. Лев Поликарпович немедленнопромочил ноги и угрюмо подумал, что в этакую погоду даже непоседливой маленькойМарине вряд ли захотелось бы идти «по улице далеко-далеко». В такую погоду доманадо сидеть. У камина. С кружкой тёплого молока, куском свежей булки и мисочкойпенок от только что сваренного варенья…