При этом общему укреплению итальянской экономики в немаловажной степени содействовал рост европейской деловой активности и мировой экономики в целом. Стремительное развитие торговли промышленно развитых государств в обширном регионе от Атлантики до Центральной Европы и от Южной Европы до Ближнего Востока благоприятствовало экономике Италии. Последовавшее открытие Суэцкого канала и прогресс в развитии парового судоходства еще больше подстегнул деловые связи между Европой и Востоком.

Италия (в том числе и ее южные регионы) оказалась вовлечена в этот процесс и постепенно стала играть значимую роль. Морской транспорт получил мощный импульс для развития. Через несколько десятилетий итальянский военно-морской и торговый флот занял одно из ведущих мест в Средиземноморском бассейне.

«И все же, — делает вывод Ромео, — именно экономическая политика основоположников национального единства открыла Италии выход в современный мир. Политика массированных инвестиций в железные дороги, экономическую и общественную инфраструктуры была важной предпосылкой не столько коммерческого, сколько промышленного развития Италии в целом. Экономическое процветание, конечно же, не последовало за политическим единством так быстро, как ожидалось накануне года объединения, а существенный прогресс в доходе на душу населения в национальном масштабе начал наблюдаться только через сорок лет после провозглашения нового королевства»[545].

Тем самым Ромео призывает объективно оценивать историческое значение деятельности графа Кавура и его современников именно с таких позиций. «И тот, кто посмотрит результаты этой работы на общем фоне последних 100 или 150 лет, — продолжает итальянец, — должен будет вынести, так сказать, „срединное“ суждение об экономической истории современной Италии. Юг Апеннин, как равно и бо́льшая часть страны, избежал исторического риска попасть в зону отсталости, который конкретно присутствовал в 1860 году»[546].

Однако провозглашение единой Италии в начале 1861 года не означало, что в реальности появилось государство, граждане которого разделяют единые ценности и воспринимают интересы государства как свои собственные. В этой части Кавур мог в полной мере разделить слова своего предшественника на посту главы правительства, Массимо Д'Адзельо: «Мы создали Италию, теперь мы должны создать итальянцев… Не торопитесь творить Италию помимо итальянцев»[547].

* * *

Несмотря на трудности в становлении нового государства и негативную реакцию правящих элит европейских стран, стремительные процессы по объединению Италии вызвали эйфорию и последующий рост националистических настроений у значительной части населения. Теперь взоры были обращены на Рим и Венецию. Правда, правители Папской области и Австрийской империи были не в восторге от этого и с порога отвергали любые разговоры о передаче этих территорий под власть Савойского дома. Более того, Рим в составе Италии мог означать только одно — конец тысячелетнего Папского государства.

Кавур понимал, что правительство не может дрейфовать по течению, а должно реагировать на общественные и политические настроения, поэтому в конце 1860 года он предпринял серию шагов, включавших конфиденциальные контакты и переговоры, дипломатическую и частную переписку с представителями высшей иерархии Папской области и европейскими деятелями с целью разрешения «римского вопроса».

Как утверждает Холт, «осенью Кавур начал частные переговоры с римским двором при посредничестве Диомеде Панталеони, римского врача, который на папской стороне вступил в контакт с отцом Пассальей, личным другом Пия IX. Эти два человека отправили Кавуру проект соглашения о будущих отношениях между Италией и папством, а затем по собственной инициативе подняли этот вопрос на более высокий уровень, пригласив двух наиболее либеральных кардиналов, Сантиччи и Д'Андреа. В январе 1861 года Кавур был достаточно оптимистичен, чтобы сослаться в письме на надежду „наконец добиться, по прямому соглашению с папой, прочного примирения между Церковью и цивилизацией“. В феврале дела продолжали идти успешно. Кавур написал Пассальи, что, если мир будет достигнут до Пасхи, „радость католического мира будет еще более восторженной, чем та, с которой почти тысяча девятьсот лет назад приветствовали вход Господа нашего в Иерусалим“. В марте произошел поворот. Реакционеры сделали свои шаги в Риме. Пассалья и Панталеони были исключены из процесса переговоров. Папа категорически отказался обменять свою светскую власть на какие-либо гарантии независимости. Его отношение было таким же, как и всегда: „Этот уголок земли мой. Христос дал мне его, и я отдам его только Ему одному“»[548].

К этому переговорному процессу примешивалась общая дискуссия о столице объединенного итальянского государства. Выбор центра королевства был весьма сложной задачей. Жители Сардинии полагали, что Турин, столица Пьемонта и резиденция короля, должен символизировать новое государство и стать его столицей. Тосканцы говорили, что Флоренция — средоточие традиций и великой культуры, а также располагается ближе к центру полуострова. Ломбардцы оспаривали аргументы одних и других и доказывали, что Милан издавна исторически символизировал Италию (ведь именно здесь Наполеон I был провозглашен королем Италии) и поэтому с учетом статуса, политического и экономического потенциала должен стать столицей. Жители юга утверждали, что Неаполь объединяется на равных с Турином, является самым густонаселенным городом полуострова, имеет прямой выход к морю и географически находится дальше всех крупных итальянских городов от возможных противников на континенте.

При этом многие политики, военные и значительная часть населения во всех уголках Апеннин смотрели именно в сторону Рима как на столицу государства. Этому способствовало то, что на протяжении столетий идеологи Risorgimento и борцы за объединение страны полагали, что Рим — духовная суть Италии и ее естественная столица. К ним примыкал и Кавур. Он также видел Рим в качестве столицы единого итальянского государства, который символизировал центр древнего мира и духовную столицу во времена Средневековья. Этот город, по мнению главы правительства, уравновешивал предпочтения пьемонтцев, ломбардцев, тосканцев, неаполитанцев, сицилийцев. Географическое расположение города в центре полуострова превращало его в наиболее удобный пункт сосредоточения и функционирования органов высшей власти. Поэтому глава правительства предложил Пию IX добровольно отказаться от светской власти и стать исключительно духовным лидером.

Итальянцы, утверждал Кавур, глубоко верующие католики, и у них не должно быть разрыва между моральным лидером, каковым является папа, и светским правителем, а им также является папа. Такое состояние дел много веков приводило к борьбе понтификов с главами других государств, что не шло в плюс делам духовным и мирским. Государства заключали специальные соглашения (конкордаты) с Римской курией, в которых пытались разграничить сферы влияний и полномочий. Это вызывало постоянное раздражение и недоверие, поэтому с течением времени одна часть мира ушла от Римско-католической церкви, а другая — Италия, Испания, Португалия — вступила в полосу упадка и дегенерации.

Кавур утверждал, что церковь должна освободиться от взаимного давления с государством и стать свободной («свободная церковь в свободной стране»[549]). Пий IX может взять