море. Предполагалось, что после ремонта я получу назначение на суда африканского плавания, но, как узнаю потом, против этого выступил новый начальник Службы мореплавания А. Аносов, у которого, видимо, сохранились обо мне не совсем положительные воспоминания как о курсанте. Но присутствовала здесь еще одна причина.

Еще на "Сулеве" я внес предложение несколько скрасить тупой нос судна, нарисовав на белом фоне наружного фальшборта "усы" — широкие полосы, отходящие от пятиконечной красной звезды. Моряки всегда придавали большое значение оформлению носовой части судов, в век парусного флота там крепились скульптуры, потом герб, а в наше время на судах некоторых стран рисуют эмблему пароходства.

Эту идею я долго вынашивал, предложение мое не проходило. Перед ремонтом на судно направили матроса, который в свое время окончил художественное училище, очень неплохо писал маслом и чеканил по меди. Ему идея сразу понравилась, а когда мы увидали на носу немецкого судна герб Любека, решение пришло само собой. Положив перед собой пачку сигарет "Таллин", поиграв с цветами флага ЭССР и изображением адмиралтейского якоря, родили эмблему на щите. Она была чертовски красива, мы не утерпели и нарисовали ее на носу судна и с ней пришли в Таллин. Хотели нарисовать такую же на трубе, но не хватило времени.

Известие о "Фергане" с эмблемой дошло до пароходства, и наутро я услышал зычный голос Александра Владимировича Аносова с многочисленными эпитетами, начинающимися с буквы Ё, обещающий гнать меня с флота поганой метлой за самоуправство. После многочисленных предыдущих похвал стало обидно за наше творение, в которое было вложено столько души, но противоречить начальнику Службы мореплавания не положено, и к вечеру эмблема была безжалостно закрашена чернью, а я приготовился минимум к строгому выговору. Перед ремонтом судна капитана не снимут.

Однако среди руководства были не только противники, эмблемой заинтересовался начальник пароходства и попросил меня принести эскиз и трафарет. Ему понравилось. За день до конца ремонта в Локсе проводилось большое совещание, зайдя по пути на судно, Костылев сказал коротко: — Рисуй! Теперь матрос Велюго, прозванный из-за непривычной фамилии Граф де Велюго, "написал" эмблему с учетом выявленных недостатков и пожеланий начальника. Трафарет изготовили заводчане.

В Таллин мы пришли утром пораньше, и опять в 07.30 на мою голову посыпались нелестные эпитеты с угрозой "загнать в боцмана". Как потом узнаю, о том, что начальник согласовал вопрос экспериментального ношения эмблемы на судах нашего пароходства, Аносов не знал, а мне не поверил. Новый капитан на судно пришел, а меня к удовольствию отправили в отпуск, обязав перед этим вновь изготовить эскиз с учетом тех исправлений, которые мы внесли в Локсе. Ответственным за мероприятие был назначен начальник Службы мореплавания, что усугубило мои прегрешения перед этим человеком.

Впрочем, сегодня понимаю, что во многом А. Аносов был прав, для молодого капитана я был весьма строптив и слишком самостоятелен, что в строгой системе кадров пароходства не допускалось, тем более, молодым капитанам. Александр Владимирович и высказал мне свое отношение к почину в процессе совместной работы над эмблемой.

По возвращении из отпуска Аносов предложил послать меня старпомом на пароход "Волочаевск" — поучиться скромности у старого капитана Александра Федоровича Полковского, но Костылев решил по-другому, и вот я вновь на линии. Разумеется, восторга не испытывал, но после "Ферганы" у меня на судне теперь был отдельный кабинет, спальная и персональный клозет с душем. Знакомиться заново с работой не пришлось, изменения были незначительными, а многих из экипажа я уже знал, особенно командиров, учить которых не приходилось.

С экипажем отлично управлялся первый помощник по фамилии Сапог, что не соответствовало его сущности — свою работу он делал без нареканий и был на хорошем счету в парткоме. Старпом Владимир Бурданов, выпускник нашей мореходки 1960 года практически готовый капитан, грамотный, волевой, решительный и досконально знающий работу на линии. Радист Томпсон — настоящий профи, интеллигентный, высокообразованный, к тому же неплохой товарищ, исключил все заботы о связи и о радионавигационных приборах, одним из первых начав внедрение радиотелефонной связи. Отличное знание немецкого и английского языков дополняли его достоинства и делали весьма уважаемым среди экипажа. Дружили палубная и машинная команды, что превращало экипаж в крепко спаянную семью, где не бывало даже мелких нарушений.

К тому времени установились очень тесные отношения с коллективами портов Рига и Клайпеда, наладились крепкие шефские связи, и время стоянки в портах превращалось в хороший и полноценный отдых с поездками на экскурсии, на отдых за город, посещение гастролирующих театральных представлений. Летом рядом был прекрасный пляж и курорт Паланга с отличной базой отдыха порта, поэтому жены с детьми бывали частыми гостями на судне.

Какое-то время мне даже казалось, что мой отпуск продолжается на рабочем месте, пока не начались туманы и шторма. Несмотря на то, что мы со старпомом по-братски делили вахту на мостике, переживания на "Фергане" напомнили о себе болью в желудке. Пришлось обратиться к врачу, его заключение не радовало — необходимо стационарное лечение. Об этом не могло быть и речи, судоверфи пекли суда, как пирожки, капитанов не хватало, лечение отложил до отпуска.

Месяцы летели, как курьерский поезд, наступила весна, а за ней лето и мой последний на много лет отпуск в благодатный сезон. В тот год мы с семьей провели месяц в Анапе. Дети пристрастились к рыбалке, рвались к деду, и когда мы прилетели в Жданов (Мариуполь), они и отчим были самыми счастливыми людьми на свете, пропадая целыми днями на море или на ставках. "Дед Сашка" учил их ловить бычков, раков, выуживать из камышей крупных карпов, сазана. Вместе с ними радостно визжала жена, стоя по грудь в черной тине, не в силах сопротивляться пятикилограммовым сазанам, под смех ребят и поучительным речам отчима, с трудом сдерживающегося при детях от ехидных выражений.

Однако мир в доме родителей был хрупким, и отчим, подмигнув, нередко приглашал поговорить на балконе. Он был очень рад за меня и гордился мной. Его интересовало все, что касалось моей работы, живо переживал рассказы, оживленно комментируя многое по-своему неожиданно. Нам было хорошо вдвоем, открывались ранее неизвестные страницы из книги своей жизни

СУДЬБА ОРДЕНА

Утреннее августовское солнце быстро нагоняет жару, обычную для этого времени в опаленных летним зноем степях Приазовья. Окончили утренние песни птицы в лесопосадках, не плещется ушедшая в прохладную глубину рыба. Утки со своими многочисленными выводками забрались в камыши подальше от кружащих в небе коршунов и наглых прожорливых чаек, от сменивших чистое Азовское море на мутные,