Когда эти аргументы несколько лет назад были выдвинуты впервые, я сочла их нелепо неправдоподобными и была уверена, что их откровенный расчет на устоявшиеся предубеждения будет очевиден всем и сразу. В конце концов, не зря же женское движение потратило двадцать лет, опровергая догму о том, что женщины и дети от природы склонны ко лжи, фантазиям и фабрикации историй о сексуальных преступлениях. За это время удалось точно установить, что жертвы достаточно компетентны, чтобы давать показания о собственном опыте. Однако в ход снова пошла артиллерия авторитетов, заявляющих, что пострадавшие слишком слабы и глупы, чтобы разбираться в работе собственного ума. Разве мы не только что прошли через все это? Разве нам действительно нужно все начинать сначала?

Ответ на этот вопрос был однозначно положительным. Представление о «заразности» ложных жалоб задело отзывчивую струну в общественных СМИ и некоторых академических кругах. Был поднят крик об «охоте на ведьм», в общественное сознание внедрялся образ стаи неразумных и мстительных женщин, только и способных клеветать на всех без разбору. Особенно яростную враждебность и презрение вызывало «движение за восстановление», объединявшее людей, переживших насилие в детстве, и их союзников-терапевтов[662]. Прессе, похоже, надоели истории про жертв, и она с готовностью перебежала на сторону тех, кто называл все обвинения огульными[663].

Кампания по недоверию к жертвам и терапевтам добилась некоторого успеха и в залах суда[664]. В ряде случаев взрослым женщинам было отказано в праве дачи показаний из опасений, что их разум, возможно, был «заражен» психотерапией[665]. В одном широко известном деле отец, обвиненный дочерью в инцесте, подал иск о возмещении ущерба и добился положительного решения вопреки тому факту, что присяжные так и не сумели решить, были эти обвинения истинными или ложными. Дочь не привлекли к ответственности за ущерб, нанесенный отцу. Зато жюри сочло, что ответственности подлежит терапевт дочери – за то, что поддержала уверенность своей пациентки в том, что она подверглась насилию и оказала помощь в возвращении воспоминаний. Во время дачи показаний в защиту своего терапевта молодая женщина утверждала, что она одна ответственна за свои воспоминания. «Кажется, до моего отца не дошло, – констатировала она на трибуне свидетелей. – Это я, и только я говорю ему, что он насиловал меня»[666]. Жюри проигнорировало ее показания. И снова жертва стала невидимой.

Это судебное разбирательство стало для психотерапевтов сигналом о том, что, слушая людей, переживших насилие, они подвергают себя определенному риску. Я полагаю, что в основе нападок на психотерапию лежит понимание потенциальной силы любых отношений свидетельствования. Кабинет консультанта – привилегированное место, посвященное воспоминаниям. В этом пространстве выжившие обретают свободу знать и рассказывать свои истории. Совершенные даже в самом частном и конфиденциальном контексте разоблачения насилия в прошлом повышают вероятность публичного разоблачения в будущем. Публичное разоблачение – именно то, что преступники всячески стараются предотвратить. Как и в случаях публичного разоблачения политических преступлений, преступники будут упорно бороться, чтобы их злодеяния так и остались невидимыми, непризнанными и преданными забвению.

Вновь на наших глазах разыгрывается диалектика травмы[667]. Стоит вспомнить, что это не первый в истории случай, когда те, кто внимательно слушал травмированных людей, подвергались испытаниям. Не будет он и последним. В последние несколько лет многим клиницистам пришлось столкнуться с теми же тактиками преследования и запугивания, которые долго испытывали на себе народные защитники женщин, детей и других притесняемых групп. Мы, сторонние зрители, должны заглянуть в себя, чтобы найти малую толику того мужества, которое требуется жертвам насилия изо дня в день.

Некоторые из этих нападок откровенно глупы; многие довольно опасны. Но как бы они ни пугали, само их существование – неявная дань уважения силе целительных отношений. Они напоминают нам, что создание защищенного пространства, в котором люди, пережившие травму, могут рассказать свою правду, – это акт освобождения. Они напоминают нам, что свидетельствование истории, пусть даже не выходящее за пределы этого убежища, – это акт солидарности. А еще они напоминают нам, что моральная нейтральность в конфликте между жертвой и преступником невозможна. Как и все прочие сторонние наблюдатели, терапевты иногда вынуждены выбирать сторону. Тот, кто остается с жертвой, неизбежно встретится с неприкрытой яростью преступника. Для многих из нас нет и не может быть большей чести.

Джудит Льюис Герман Февраль 1997 г.

Часть I. Травма

Эта книга была впервые опубликована более двадцати лет назад, в ту эпоху, которая теперь кажется в Соединенных Штатах временем утраченной невинности. Холодная война завершилась, и США одержали победу. Некоторые ставшие излишними инструменты подпольной войны были свернуты. Поговаривали даже о «мирных дивидендах» – освободившихся деньгах, выделенных ранее на милитаристские нужды, ставшие теперь неактуальными. Их можно было бы потратить на здравоохранение и образование, дороги и мосты – все те проекты, которые обеспечивают процветание, единство и развитие гражданского общества. На Четвертой международной конференции по положению женщин в Пекине первая леди Хиллари Клинтон заявила: «Права женщины – это права человека». И, безусловно, наша страна отстаивала права человека. Или нам так казалось.