Действительно ли она прилагала все усилия, чтобы не быть бременем, лежащим на американском правительстве? Почему она должна была быть ему обузой? Но, в любом случае, Светлана была благодарна Кеннану за поддержку.

Когда она попросила свою старую подругу Милли Харфорд отвезти ее в Ньюарк и стать одним из поручителей, Милли ответила, что боится водить машину — она была очень плохим водителем. Но Светлана умела быть настойчивой. Они доехали до Ньюарка по хайвею и вскоре заблудились в сложном переплетении улиц. «Милли, мы переезжаем через мост! — вдруг воскликнула Светлана. — Это же Нью-Йорк!» Милли повернула на главную дорогу и поехала назад, машины вокруг гудели, и Светлана опустила окно и крикнула, высунувшись из машины: «Простите, пожалуйста! Мы просто две деревенские девушки!» Милли решила, что их поездка только чудом не кончилась неприятностями: «Должно быть, ангелы были за рулем нашей машины». Она не переставала удивляться, что они не въехали в Ньюарк в сопровождении полицейского эскорта.

Во время «допроса под присягой» Светлане нужны были свидетели — это требовалось от всех иммигрантов. Возможно, не без помощи Дональда Джеймсона ей удалось отыскать капрала Дэнни Уолла, морского пехотинца, который в тот далекий вечер в Нью-Дели открыл ей дверь в американское посольство. Круг замкнулся. С улыбающимся Уоллом, стоящим с одной стороны, и Милли — с другой она прошла свой допрос под присягой без заминки.

20 ноября Светлана вернулась в Ньюарк, чтобы принести Клятву верности. Когда миссис Лану Питерс вызвали в центр комнаты, чтобы она расписалась в документах, она заметила интерес на лицах остальных девяноста соискателей на получение гражданства. Светлана начала волноваться. Но они точно так же смотрели на каждого, кто получал свои документы, и она была для них всего лишь какой-то миссис Питерс, новой гражданкой США.

Когда церемония была закончена, Светлана показала Милли свое руководство по получению гражданства: отметки и подчеркивания были на каждой странице — так старательно она готовилась. Милли запомнила, что после церемонии Светлана вся светилась, хотя и жаловалась, что, когда произносила клятву верности, ей не понравилось обещание «поднять оружие на защиту республики». «Я никогда, ни при каких обстоятельствах не смогу ни в кого выстрелить», — сказала Светлана. В Принстоне Милли устроила маленькую вечеринку в честь Светланы, на которую были приглашены Джордж и Аннелиза Кеннан. Ни слова об этом событии не просочилось ни в американскую, ни в советскую прессу.

Если Светлана рассчитывала по возвращении найти Принстон прежним, то она очень ошибалась. Теперь она не была гостьей, которую приглашал на обеды весь город. Она превратилась в одинокую мать в стесненных обстоятельствах, и ей была нужна няня.

В русской эмигрантской общине Светлану не принимали. Когда они с Милли Харфорд поехали в графство Роклэнл, чтобы навестить дочку Л.Н. Толстого Александру, Милли запомнился едкий упрек старой женщины: «Она сказала, что Светлана недостаточно много сделала за свою жизнь». Американский директор радио «Свобода» Джордж Бейли, который знал Светлану, запомнил, что Толстая высказалась даже жестче. Когда Светлана заявила, что присоединилась «к ее борьбе против коммунистов», Толстая назвала ее сволочью. Для нее никакого значения не имело, что любая деятельность со стороны Светланы может повредить ее детям, оставшимся в Москве.

Светлана начала чувствовать растущие антисоветские настроения в Принстоне, следствие пропаганды «холодной войны». Она заметила, что школьные друзья редко приглашали Ольгу к себе домой. Светлана говорила Джоан Кеннан, что беспокоится за дочь. Неужели ей тоже придется жить «под тенью имени своего деда?» Светлану раздражало, что люди никак не соотносят Ольгу с ее американским отцом. «Я просто не знаю, как она будет жить дальше», — говорила она.

До сих пор Ольга жила в мире взрослых — «дядей» вроде Джейми, которые приезжали к ним или оставшихся хороших друзей, которые приходили на обед. «Моими лучшими друзьями в те дни были люди за сорок, пятьдесят и даже шестьдесят, — вспоминала Ольга. — Единственными русскими словами, которые я знала, были ругательства, которые мама использовала, когда на что-то злилась. Когда к ней приезжали ее русские друзья и они говорили по-русски, я сидела рядом и пыталась вставить в разговор эти ругательства».

Светлану начало раздражать внимание публики к ней. Оглядываясь назад, теперь она считала свой приезд в США «вульгарным». Она видела, что скорее походила не на принципиального невозвращенца, протестующего против репрессий советского правительства, а на женщину, пытающуюся продать свою книгу. Светлана думала, что все считают ее миллионершей. Когда-то она пообещала отдать три четверти своих доходов на благотворительность и не сделала этого.

В первое лето после возвращения в Принстон Боб Рейл и его жена Рамона предложили ей провести каникулы на Внешней отмели в Северной Каролине. Встретившись, Светлана и Боб, как и всегда, сразу же принялись вспоминать далекий мартовский день 1967 года, когда Рейлу позвонили из посольства и сообщили о новом перебежчике. Они перебирали все подробности: первую встречу с русской леди, ее объяснение о том, что она является дочерью Сталина и слова Джорджа Хьюи: «Того самого Сталина?» Особенно они любили вспоминать эпизоды словно вышедшие из комедии про неумелых полицейских, случившиеся, когда она «официально не была в Италии». Светлана сказала Бобу, что совершенно не понимала, почему ей сразу нельзя ехать в США. На это были «различные причины». Ожидая, что Советы будут в ярости и начнут охоту за ней, Светлана сосредоточила все свои усилия на том, чтобы быть настолько послушной, насколько это вообще было возможно.

Светлана всегда была благодарна всем, кто встретил ее в посольстве США в Индии, а особенно — послу Честеру Боулзу, который пошел на риск, спасая ее, и Бобу Рейлу, чья карьера, как ей казалось, была разрушена, когда все узнали, что он агент ЦРУ, хотя он всегда уверял ее, что всего лишь получил новое назначение. Но теперь она начала понимать, что ее приезд в США был срежиссирован Госдепартаментом так, чтобы не вызвать раздражение Советов. Зачем? Если бы они спросили у нее, она объяснила бы, что этим советское правительство было не успокоить. Они были оскорблены. Им пришлось сочинить пропагандистскую ложь, о том, что ее побег был подготовлен ЦРУ. Американцам не было никакого смысла пытаться как-то задобрить их. Почему они просто не спросили ее? Очень многие издатели выражали желание опубликовать ее книгу. Почему ей не дали встретиться с ними? Джордж Кеннан говорил, что они просто защищали ее от тысяч репортеров и издателей, которые жаждали добраться до нее. Он признал и то, что она была дипломатической помехой, и ему также приходилось защищать интересы Госдепартамента.

Глядя на прошлое с более циничным взглядом, Светлана пришла к выводу, что ее всегда контролировало ЦРУ. По сравнению с КГБ их путы были шелковыми, но, тем не менее, они наличествовали. Она начала понимать, что была под контролем и наблюдением с самого своего приезда. Они старались сделать «эту странную невозвращенку (как она сама определяла себя) менее опасной для них всех».

От этого понимания Светлана чувствовала горечь, вылившуюся в книге, которую она тогда писала: