Снаряд, естественно, мимо уходит, воле Пупсика послушный, и полдома напротив сносит. А мои ребятки с бронетранспортёра из паренька в момент решето кровавое делают. И всё. Будто ничего не случилось, наша кавалькада, скорости не снижая, далее следует.

Что поразительно, и тени страха я не испытал. Вот недоумение — это да. Было. Откуда, думаю ошарашено, в наше время пионер взялся, и чем же это я так ему не угодил? Вроде почти по-большевицки строгий порядок наводим… Или я ошибаюсь, чего-то недопросекаю? Прямо-таки Павлик Морозов… А может, всё проще объясняется — очочками паренька? Не взяли его по близорукости в боевую бригаду молодёжную, вот он с обиды дикой красный галстук нацепил и «под танк» попёрся…

Ни черта я в этой стране не понимаю. Дурдом какой-то. Как в бывшего президента, что государство, что толпу всю до нитки обобрать допустившего, так никто пулять не думал. А в меня, порядок навести решившего, с превеликим удовольствием из любого оружия долбят. Слава моя им, что ли, глаза застит, себе посмертной хотят? А что, может, именно здесь собака порылась. Ну, грохнул бы кто «бывшего» во время его пребывания на посту — и что? Да ничего! От пустышки и звук пустой — через год-два что о покойничке, что о киллере все забыли бы. А вот я сейчас, как-никак, рыба крупная, с моим трупом теперь и в Историю попасть можно.

Впрочем, всё это так — эпизоды частные. Сашок на работе адовой по переустройству государства в Кремле днюет и ночует, от недосыпа почернел весь, а я баклуши бью, скукой маюсь. И хоть имя моё гремит по всему миру, прекрасно понимаю, что не моя в том заслуга. Потому и свербит в башке, и грудь жаба давит — так хочется самому великое что-либо сделать. Думал я, думал — ни черта в голову не лезет. От такого неустройства внутреннего стал водочку потихоньку в одиночку попивать, в кабинете запершись. Пью да бездумно на карту России смотрю, что на стене в кабинете висит. И чего ж, страна моя, для тебя отчебучить, чтоб имя своё увековечить? В такой смур вошёл от посиделок «с глазу на глаз» со страной своей, что карта России по ночам стала сниться.

И именно ночью, во сне, мне идея эпохальная в голову и стукнула. Да так вдарила, что на кровати в три часа ночи подскочил и до утра сна ни в одном глазу не было. Встал, оделся, в кабинет свой почапал, заперся там и до семи утра квадратуру его шагами мерил, сценарий «эпохалки» своей сочиняя.

А ведь нехреново должно получиться, руки довольно потираю. Ай да Пескарь, ай да сучий потрох! И ведь почти никаких усилий особых для этого не требуется. Пупсику самую малость мозги кое-кому прочистить надо, да и то в таком объёме, что пацану рецепт какой кулинарный из головы повара заморского слямзить потруднее будет.

Завтракал я в настроении радужном, с женой весело балагурил, горничную за ляжку ущипнул (естественно, когда Алиска отвернулась). В общем, как понимаю, все довольны моим настроением приподнятым остались, поскольку последнюю неделю я что сыч надутый по особняку шлялся, злость, на ком ни попадя, срывая.

И уже в лимузине, в Кремль едучи, не вытерпел и стал свой план осуществлять. Вызвал по спецсвязи референта по армейским делам и потребовал, чтобы к моему приезду полковник Рудин меня как штык в приёмной ждал.

Что ценю в военных, так это исполнительность и пунктуальность. Прикажешь головой о стенку биться — мгновенно исполняют. Интеллигентишка какой вокруг да около стены неделю ходить кругами будет, обстукивать, обмерять, место удара определять, а как, наконец, решится да врежется головой, то мозги по стене и размажет. А служивый без раздумий — трах! — насквозь стенку в момент прошибает. При этом ни царапинки на лбу медном не будет.

Короче, только я в приёмную к себе вхожу, как Рудин со стула вскакивает и гаркает:

— Господин президент, полковник Рудин по вашему приказанию…

— Вольно, вольно, — рукой на него машу, чтоб мои барабанные перепонки поберёг. — Заходи, — беру его под локоток, ввожу в кабинет и дверь за нами плотно закрываю.

— Располагайся, — в кресло его усаживаю, сам стол обхожу и напротив устраиваюсь. — Извини, запамятовал, как тебя по имени-отчеству?

— Василий Егорович! — рапортует Рудин.

— А скажи-ка мне, Егорыч, — на фамильярный тон перехожу, — сколько времени твоему вертолёту понадобится, чтобы, допустим, до Минска долететь?

— Час с небольшим! — без заминки выпаливает полковник.

— А горючего туда и обратно без дозаправки хватит?

— С лихвой!

— Отлично, — резюмирую, беру со стола бланк президентский и начинаю на нём распоряжение своё царапать.

— Значит, так, — бланк полковнику вручаю. — С сей минуты ты поступаешь в полное моё распоряжение для выполнения сверхсекретной миссии. О ней, кроме нас двоих, никто знать не должен. Ты, трое твоих ребят и вертолёт должны в течение двух суток находиться в полной боевой готовности, чтобы по первому моему требованию доставить меня в любую точку на карте, которую я укажу. Приказ ясен?

— Так точно! — пружиной вскакивает с места полковник.

— Да, Егорыч, не в службу, а в дружбу, — с просьбой деликатной обращаюсь. — Ты мне в вертолёте кресло хоть какое-то сооруди. А то неудобно, понимаешь, на важную встречу президенту стоя лететь…

Расплывается здесь полковник белобрысый в улыбке открытой.

— Так мы ж тогда в грузовом отсеке летели. А там есть ещё и пассажирский салон.

— Да? — удивляюсь. — Тогда всё нормально. Свободен…

И только дверь за ним закрывается, как я беру трубку правительственной связи и говорю в неё:

— А соедините-ка меня с президентом Украины…

Думал часа два ждать придётся, пока он время для разговора со мной из работы своей напряжённой выкроит. Ни фига подобного — мгновенно откликнулся. Видать, тоже, как я, от безделья мается.

— Здоровэньки булы! — приветствую его, знанием украинского языка бравируя.

Икает на том конце телефонного провода президент Украины — небось, я где-то не так ударение в фразе приветственной поставил — и отвечает мне осторожненько:

— Здравствуйте, Борис Макарович.

Я тогда Пупсика на полную катушку подключаю, чтоб президент украинский не икал больше, и начинаю издалека:

— Слушай, хохол, тут с тобой по одному вопросу проконсультироваться нужно. Не возражаешь?

— Спрашивайте, Борис Макарович, — мямлит. По тону просекаю, что скрутил его пацан мой в бараний рог. Ни пикнуть, ни рыпаться куда в сторону ни на йоту не даёт.

— Напомни-ка мне, пожалуйста, — вкрадчиво начинаю, — как там у вас вопрос на референдуме звучал перед отделением Украины?

— За вильну та нэзалэжну Украйину… — тянет он по-хохляцки.

— Та-ак… — соглашаюсь, но тут же его дожимаю: — А дальше?

— В составе СССР… — убитым голосом заканчивает хохол почему-то по-русски.