Ильич прижался к земле, когда она бросилась к убитому кочевнику, прижалась к его телу, омылась его кровью. Опьяненная своей яростью, она не заметила его – его запах потерялся в останках самца. И теперь он поднялся из-под окровавленных крыльев, дотянулся до вырванного у него молниемёта и выстрелил в нее залпом перегретого пара из летательного аппарата.

Ослепленная, она рухнула на землю и потеряла сознание, а от ее перьев повалил пар.

Ильич опустил молниемёт с израсходованным зарядом, бросил его на землю, и тот звякнул разбитыми стеклянными шарами. С шипением выплевывая проклятия, он вытащил из-за пояса мясницкий нож, все еще мокрый от крови арашиторы, и встал на колени за головой Юкико.

Она моргнула, глаза закатились, боль в животе затихла.

Он схватил ее за волосы и прижал нож к горлу, злобно ругаясь.

Но грудь его тихо, почти беззвучно пронзила катана – раздался глухой всхлип вдоха и едва слышный скрежет металла, который выходит из тела. Глаза Ильича широко распахнулись от боли. Клинок снова вонзился в грудь, на губах юноши вскипела кровь, через дыру между ребрами со свистом вылетал воздух, а изо рта вырывался мокрый кашель. И с булькающим всхлипом Ильич рухнул на камни, такой же мертвый, как и громовой тигр рядом с ним.

Петр стоял над ним, вращая белым слепым глазом, и вытирал окровавленный нос рукавом, сжимая обеими руками катану.

– Обещал, – прохрипел он. – Обещал.

Капли дождя что-то нашептывали на ухо Кину.

Это был не нежный шепот мужчины, когда в его руках любимая женщина и он купается в облаке аромата ее волос, – Кин не знал, как должен звучать такой шепот. И не шепот отца, который, глядя на мир металла, заклепок и железных зубьев, наклоняется и говорит сыну: «Все это я оставляю тебе». Тот шепот остался слишком далеко – его и не вспомнить сейчас. Это не шепот земли, звучавший дыханием великого существа под ногами, которое не отпускает нас от себя от колыбели до могилы, разверзаясь в конце нашей жизни, чтобы баюкать нас в руках, пока мы засыпаем вечным сном.

Нет, это был шепот машины.

Когда Кин поднял руку, чтобы постучать в дверь Даичи, он услышал голос Каори, низкий и настойчивый, говоривший, не замолкая. Он чувствовал запах мяты и кедра, слабый аромат глицинии. И его рука замерла, зависнув на мгновение, способное изменить всё.

Он оглядел деревню Кагэ. Крошечный узел жизни, завязавшийся в самой глуши дикой природы. Мятежный кулак, угрожающий уничтожить нацию. Он увидел силу воли, которая потребовалась, чтобы создать его из необработанного дерева и голых сучьев. Чтобы прийти сюда одному, подальше от всего и всех. Чтобы первым крикнуть «хватит». Но самое главное – он увидел людей, их маленькие жизни и хрупкие мечты, их надежды на лучшее будущее для себя, для детей и для детей их детей.

Еще не поздно остановиться. Тебе не нужно этого делать.

Он подумал о девушке, которая ждала в комнате Юкико, забившись в угол, и дышала страхом, как дымом. Он подумал о ее губах, коснувшихся его губ, о ее нежных руках и грустной улыбке. О крови на ее коже. О рыданиях. И, стиснув зубы, он превратил свое сердце в черный камень, сжал пальцы в кулак и резко стукнул о дверной косяк.

Нет. Нужно.

– Входите, – глухо проскрежетал Даичи.

Кин распахнул дверь и вошел, моргая во мраке. Старик сидел у огня и выглядел изможденным и бледным. Грудь его всё еще была покрыта бинтами, на коже и под глазами расплывались синяки. Каори опустилась рядом с ним на колени, лицо закрывала косая челка. В руках у нее лежала ладонь отца, измазанная черной жидкостью. Когда она заговорила, Кин услышал в ее голосе слезы и гнев, ужасный, душащий.

– Чего тебе надо, гильдиец?

– Кин-сан. – Даичи сглотнул, вздрогнув. – Сейчас не лучшее время…

– Юкико, видимо, не вернется.

Кин и сам не верил своим словам. Во рту у него было вязко, и эта неуклюжая и холодная фраза, скорее, просто сорвалась с губ.

– Почему ты так…

– Она ушла насовсем, Даичи. – Он покачал головой. – Она никогда бы не бросила нас в такой ситуации. С ней что-то случилось. Мы не можем рассчитывать на то, что она спасет нас, да и времени у нас нет. Хиро женится на Аише и утвердится в правах. Землекрушитель двинется на Йиши, и тогда эти острова погрузятся во тьму, сквозь которую не пробьется солнечный свет. Но я вижу выход. Я знаю, как положить конец всему этому.

Земля под их ногами содрогнулась, будто подчеркнув слова Кина.

– Вы помните нашу партию в шахматы? – Кин уставился на старика через тлеющие угли, огонь горел устало, серо-стальным цветом. – Помните, что вы мне сказали?

Даичи смотрел, не мигая, холодно, как рептилия. Обдумывая все хитросплетения. Уставший и старый, отягощенный чувством вины, ответственности за жизни тех, кто нуждался в нем сейчас больше, чем когда-либо. Сейчас, когда он был так слаб.

Он медленно кивнул, и на губах выступили черные пятна.

– Помню.

– Тогда нам нужно поговорить.

Он кивнул в сторону Каори.

– Наедине.

Ей снились широкие сильные руки.

Залитые кровью.

Со сломанными пальцами.

Слезы.

Когда она выползла из спальни, Йоши уже ждал ее. Он рухнул за стол. Из-под повязки на обнаженной груди виднелась великолепная новая татуировка Идзанаги и его копья, пробегавшего по твердым мускулам от плеча к бедру. Железомёт лежал перед Йоши в нескольких дюймах от вытянутых пальцев. Спутанные волосы обрамляли впавшие щеки и слишком бледную кожу.

На столе лежали кучки монет: тусклое железо среди пятен крови. В воздухе воняло потом и жженным лотосом. Закатные лучи окрашивали пепел в алый цвет. Их комната была почти роскошной: вылизанный люкс в гостевом доме Апсайда, лакированный пол, белые стены. Толстый управляющий нахмурился, когда они вошли с улицы, все в дерьме, слезах и крови. Но Йоши шлепнул десять железных кук на прилавок и потребовал лучшую комнату в доме. Презрение толстяка рассосалось, как выхлопы лотоса на морском бризе, – запах всё еще витал в воздухе, но менее ощутимо. Он дал им ключ, неохотно поклонившись.

Дакен сидел в засаде над подоконником, крутил хвостом, наблюдая, как Хана выходит из спальни.

…он не в настроении…

Что еще нового?

– Хорошо спала? – Голос Йоши был хриплым от алкоголя и вдыхания дыма.

– Мне надо идти, Йоши. Мне нужно уйти, сейчас.

Йоши уставился на стол расфокусированным взглядом, и в его черных зрачках отразилось что-то очень далекое. В голове у него звучали какие-то голоса, скребли когти, шаркали покрытые паршой лапы, во рту стоял вкус отходов. Через минуту он вернулся назад, в эту комнату, в настоящее время и хмуро поглядел на сестру.