значило и личное обаяние Суворова. Даже император Франц сделался весел как никогда. Фельдмаршал шутил с ним, а однажды сказал при встрече:

—      С французами обходились слишком вежливо, как с дамами. Но я стар для учтивостей и поступлю с ними грубее!

В Вене Суворов встретился с принцем Кобургом, старики всплакнули, вспомнив былое. Александру Васильевичу нанес визит покинувший уже военную службу отважный мадьярский генерал Карачай, приведший с собой сына Александра.

Расцеловав Карачая, Суворов заговорил с ним по-турецки. Тот отвечал ему с превеликим трудом, извиняясь, что позабыл язык. Разговорились о минувших войнах, о Фокшанах, Рымнике, Измаиле...

—      Зачем не взяли мы тогда Константинополь! — воскликнул фельдмаршал. Карачай со смехом ответил, что это было не так-то-легко.

—      Нет! — возразил Суворов. — Сущая безделица! Несколько переходов при унынии турков — и мы в Константинополе, а флот наш в Дарданеллах.

Карачай напомнил о препятствиях на пути к проливам.

—      Пустяки! Наш Эльфинстон вошел туда в 1770 году с одним кораблем, не удостоил их и выстрела, посмеялся над этой неприступностью музыкою на корабле и возвратился, не потеряв ни одного человека. Знаю, что после барон Тот укреплял Дарданеллы. Но турецкая беспечность давно привела их в первобытное состояние. Почитай описание сих Дарданелл у Эттона, английского резидента в Порте, и ты убедишься, что я прав. Наш флот был бы там. Но миролюбивая политика, остановившая его паруса и руль, велела ветрам дуть назад...

Во время разговора боевых друзей сын Карачая, избалованный и пререзвый мальчик, бегал и скакал по стульям. Отец принялся унимать его, но Суворов удержал генерала:

—      Оставь его! Пусть шалит, это меня тешит. Скоро, ах! скоро поблекнет сей золотой без золота возраст, при первом звуке слова: этикет. Тогда прощай невинная простота и веселость младенчества!

Расставаясь, русский фельдмаршал предложил Карачаю вновь поступить на военную службу и ехать с ним в Италию. Тот с радостью согласился.

24 марта Суворов решил покинуть Вену. Однако на прощанье император Франц вручил ему подробную инструкцию. Как справедливо замечает А. Петрушевский, она была «именно тем самым, во избежание чего Суворов не хотел обязываться пред гофкригсратом никакими заранее составленными предположениями... По духу и букве документа следовало ожидать длинной, бесцветной кампании, с нескончаемым маневрированием и с зимними квартирами, пожалуй, по-прежнему за Адидже. Робость проглядывала во всем плане вместе с обычной недоверчивостью к командующему. Это был, так сказать, заранее изготовленный приказ со вставленным именем Суворова вместо „имярек“. Для такого плана положительно не стоило вызывать Суворова из Кончанского; мало того, назначать его на пост главнокомандующего было прямо вредно при подобных условиях, потому что он всю свою военную карьеру постоянно боролся с непрошеной опекой, в каких бы размерах она ни проявлялась».

Гофкригсрат и его руководитель Тугут, таким образом, добились своего. Почти угадывая будущее, русский фельдмаршал сказал Разумовскому:

—      Андрей Кириллович! Если правительство австрийское станет действовать в свою пользу более, чем в пользу общую, труды наши будут тщетны, даром прольется русская кровь и все пожертвования России будут напрасны...

Выезжая из Вены, Суворов поблагодарил графиню Разумовскую за гостеприимство, надел на нее цепочку с золотым сердечком, замкнул его, а ключик оставил себе.

По пути в Верону очень скоро начал он обгонять войска, шедшие ускоренным маршем. Торопился Суворов, ехал день и ночь, и в Штейермаркских горах дормез его свалился в темноте в реку. Фельдмаршал больно ушибся, но на сожаления спутников отвечал бодро:

— Ничего! Жаль только, что церковные ноты мои подмокли, — боюсь, что не по чему будет петь: «Тебе, Бога, хвалим!»

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

АДДА

...Мало славы было разбить шарлатана. Лавры, которые похитим у Моро, будут лучше цвести и зеленеть!

Суворов

1

Что же происходило в Северной Италии, куда выехал Суворов? Командование восьмидесятишеститысячной группировкой австрийских войск, расположенной на обширном пространстве от реки Адидже до Штирии, Истрии и Дальмации, после долгих проволочек было вверено престарелому генералу от кавалерии Меласу, человеку мужественному, но лишенному энергии и таланта военачальника. Им противостояли пятьдесят восемь тысяч французских солдат во главе с дряхлым и старым Шерером, бывшим военным министром, не пользовавшимся в армии никаким доверием. Остальные войска Директории были частью в Южной Италии — двадцать восемь тысяч под командованием талантливого Макдональда, частью рассеяны по крепостям Ломбардии, Пьемонта и Лигурии.

15 марта 1799 года понуждаемый Директорией Шерер выступил с сорокашеститысячной армией к реке Адидже, где занимали оборонительные позиции австрийцы. Французы держали решительный перевес на своем левом фланге — австрийцы нанесли сокрушительное поражение их правому крылу. После кровопролитного сражения Шерер и австрийский генерал-лейтенант Край пребывали в нерешительности. Обе армии маневрировали по линии Адидже и 25 марта сошлись у Маньяно в новой жестокой битве. Жертвы с обеих сторон были огромны, но французы пострадали более австрийцев, потеряв пять тысяч пленными, восемнадцать пушек и весь обоз. После этого первые отошли за реку Минчо, а вторые расположились юго-западнее Вероны у Вилла-Франка.

Край бездействовал, ожидая еще не прибывшего Меласа. За один месяц австрийцы потеряли в Северной Италии двадцать тысяч солдат. 29 марта появился наконец Мелас и сам стал ждать — сперва русские корпуса Розенберга и Ребиндера, а затем Суворова.

В это время, страшась быть отрезанными, французы покинули свою сильную оборонительную линию, оставив лишь гарнизоны в Брешии и усилив Мантую. Шерер, предполагая утвердиться на правом берегу реки Адды, боялся прихода русских, требовал себе подкреплений из Тосканы и Милана, запрашивал Париж и умолял Макдональда поспешать из Неаполя ему в помощь. Австрийцы все медлили, и Мелас только 3 апреля решился выдвинуть войска.

В тот же день Суворов въехал в Верону.

Русского фельдмаршала встретил генерал-квартирмейстер маркиз Шателер. Сидя с Суворовым в карете, ученый австрийский генерал показывал по карте расположения войск и старался выведать мысли своего знаменитого собеседника. Но Суворов, рассеянно его слушая, лишь повторял:

—      Штыки, штыки...

3-го же апреля в Вену привезли трофеи, доставшиеся австрийцам в битве при Маньяно. На площади Бра выставлены были французские орудия и снарядные ящики, а на площади Мариани развевались трофейные знамена.

Когда впечатлительные итальянцы услышали о приезде русского полководца, они бросились ему навстречу, выпрягли лошадей и, восторженно крича, повезли Суворова к отведенному ему дворцу Эмилио:

—      Eviva nostro liberatore![15]

Фельдмаршал быстро взбежал по мраморной лестнице в приготовленные для него покои, в которых были уже занавешены все зеркала. В приемной зале его ожидали русские и австрийские генералы, представители духовенства Вероны, городского управления, депутаты.