Стол мог заменить законодательное собрание и написать всех устраивающий текст государственного гимна. С другой стороны, и враги, если б он им достался, могли бы с его помощью написать такое подметное письмо к народу, что он передумал бы поднимать дубину своей войны и тотчас передался бы оккупанту. Поэтому, едва услышав о бегстве сына к Торну, Хариберт отправил испытанного флотоводца, капитана Репарата, на поиски Стола. Им обоим казалось, что это тот самый момент, о котором говорит предание. Репарат отплыл, а Хариберт принялся готовить войско. Торн устроил грандиозный смотр своей армии и вывел ее в поход. Он шел не спеша, разбивая лагерь у каждого затонувшего галиота, ибо рассчитывал, что самое ожидание станет для Хариберта невыносимым.

— Я пришла к нему, — сказала владычица, — скорбному в ту пору, ибо оплакивал он убитого сына и страшился за судьбу своей державы. Истомленная дорогой, без спутников и без скарба, вошла я в его город и, быв допущена во дворец — таково-то было его простодушие, которое выглядит безумным в нынешние смутные времена, — припала к его руке, прося выслушать меня. А он распорядился отвести мне покой, одеть в богатые одежды, а потом привести к его трапезе, «ибо голодный человек, — сказал он, — в своих речах измыслит и такое, чего сытый бы постыдился». И вот за его громадным столом, где в прежние времена учинялись веселые пированья, а теперь сидели мы вдвоем, я поведала свою историю, а он отвечал: «Никогда наши края не теряли славы гостеприимства, и едва ли должно нам поступаться ею теперь, помня, что всякий гость — от богов, а кроме них, нам надеяться не на кого. Не трать времени на мольбы. Все, что потребно тебе, бери; во всем, что здесь ты увидишь, часть да будет твоя. И когда б довелось тебе видеть лучшее! Пока, однако, мало чем могу я поделиться с тобой, кроме надежд». От этих слов жалость проникла мне в сердце, и я сказала ему, что с радостью разделю его надежды, не желая ничего другого. Я осталась во дворце, утешением его старости, ибо он нашел во мне дочь, а я в нем отца; шли дни; и вот однажды, занемогши, он позвал меня к себе и сказал: «Как видно, Прелеста, пришел мне черед идти за Хредгаром…»

— Прелеста! — воскликнул сантехник.

— Это мое имя, — сказала она.

— Откуда вы здесь? — спросил он. — Какой стезей пришли вы к Хариберту?

Ее лицо омрачилось.

— Как я хотела бы избежать этой истории, — промолвила она, — и не обновлять ее скорбей. Но, видно, того не избежишь…

— Вы летели на крылатом корабле, спасаясь от погони, — сказал он за нее.

Она глядела на него отворившимися глазами.

 — Вы упали в море. Ваш нареченный супруг пытался спасти вас, но не мог. Вы канули на дно и оказались здесь, а он…

— Вы знаете его? — прокричала она. — Он жив? Где мой Ясновид?

Сантехник встал и отложил салфетку.

— Друзья, — обратился он к Генподрядчику и единорогу, — вижу, у нас будет чем отплатиться за гостеприимство. Он жив, — обратился он к морской владычице, — он благополучно долетел до дому, если можно говорить о благополучии человека, у которого нет ничего после того, как он потерял вас.

Она плакала, и в ее слезах отражалось царство Хариберта, с его неопределенной будущностью и странной трапезой, готовой войти в королевские анналы и школьные учебники под названием Обеда Четырех.

— Джентльмены, — сказал сантехник, — как можно понять, у нас здесь будет много дел, но с этого, я полагаю, следует начать, чтобы поднять всем настроение.

Он ядовито посмотрел на истерзанного почтового лангуста, как бы говоря: «Я не прощаюсь», щелкнул пальцами, чем вызвал поспешное движение двух официантов с голубым пером, решивших, что это к ним, и растворился в напоенной великими биографическими открытиями атмосфере столовой.

В это время Ясновид, вышедший за хлебом, потому что обедать было не с чем, забрел в скобяную торговлю и, качая авоськой, праздно смотрел на калебасы, способные удовлетворить самого взыскательного любителя, гейзерные кофеварки и искусственные фонтаны для малогабаритных квартир. У одного вода пышно стекала по диким утесам из пластика, украшенным фиолетовым флюгером, а у другого на берегах, в непосредственной близости от кипящей бездны жемчуга и серебра, сидела недурная на лицо русалка, за туалетом распевавшая песню, от которой тонули корабелы в больших и малых кораблях. К груди у ней скотчем была приклеена записка, извещавшая: «Опт от трех фонтанов». Ясновид некоторое время раздумывал, не стоит ли потратиться на три фонтана, чтобы познать, что чувствует обладатель оптовых льгот, потом решил, что от бездельных мыслей только хлеб сохнет, но вдруг увидел, как бьющие со скалы струи сложились в знакомые черты, в которых он с удивлением признал Среднего сантехника. Тот выглядел оживленным.

— Ну, здорово, Митяй, — гулко сказал он Ясновиду, брызжа пеной по камням. — Давно не видались. Как жизнь молодая?

— Здорово, Василий, — приглушенно сказал Ясновид, стесняясь на виду у людей разговаривать с фонтаном. — Это ты, что ли?

— Пригаси дедукцию, ослепну, — посоветовал сантехник, и Ясновид уверился, что это он.

— А что ты там делаешь?

— Митя, — сказал сантехник, — мы оба торопимся. Я не буду тебе объяснять, что я тут делаю, потому что через несколько минут ты тоже будешь это делать. Если тебя люди конфузят, делай вид, что к русалке прицениваешься. Смотри, какой хвост. У Барби не было такого. Прелесть что за хвост.

— Отличный хвост, — сказал Ясновид.

— Брать будете? — спросила продавщица.

— Нет пока, — сказал Ясновид. — Но все равно спасибо.

— Ты скажи мне, друг дорогой, вот что, — продолжал сантехник. — Я слышал, ты свое счастье потерял?

Ясновид счел его тон непристойным.

— Потерял, — холодно ответил он, делая вид, что его отношения с русалкой приобрели конфликтный характер и что, возможно, им стоило бы какое-то время пожить отдельно друг от друга. — И полагаю, что это не твое дело. А Санек мог бы и не распространяться.

Сантехник не счел нужным отзываться на его холодность.

— А какого лешего, скажи мне, ты тогда сидишь? — осведомился он. — Ты счастье горем хочешь вернуть? Второй день ведь уже, если не ошибаюсь? Что вот ты сейчас собирался делать?

— Я за хлебом ходил, — ответил потерявшийся Ясновид. — Полбуханки и нарезного. Обедать не с чем.

Сантехник, у которого терпение не входило в число развитых добродетелей, шумно вздохнул.

— И это человек, без отдыха пировавший с дружиной удалой, — вымолвил он. — Буй тур, можно сказать. Полбуханки отменяются, — официально сказал он. — Там тебя покормят. И пироги еще остались.

Ясновид хотел спросить, где это