– Ты недвусмысленно заявлял, что не желаешь нашего вмешательства в твою жизнь, – напомнила Изабо.

Судя по каменному лицу свекрови, их разговор был далек от непринужденной семейной беседы.

– Но вы вмешивались. – Маркус расхаживал по комнате, словно зверь, загнанный в клетку. – Филипп по-прежнему направлял мою жизнь. Дед ухлопал сотню лет, следуя за мной по пятам. Эдинбург, Лондон, Филадельфия, Нью-Йорк, Новый Орлеан. Где бы я ни находился и что бы ни делал, везде я натыкался на признаки его наблюдения. Точнее, оценивающей слежки.

– Вот уж не думала, что ты знал, – сказала Изабо.

– Неужели вы считали меня настолько рассеянным? – усмехнулся Маркус. – Мои последние дни в Париже были полны подозрительных совпадений. То ты вдруг оказываешься в доме Жиля, причем когда туда пришел Пейн. Потом Фанни как бы невзначай забрела в кафе «Прокоп». И наконец, появление Филиппа в квартире Вероники. Поневоле задумаешься, что все это было срежиссировано.

– Не лучший момент в жизни Филиппа, – согласилась Изабо.

Ее глаза странно блестели, словно их покрывала тончайшая красная пленка.

Изабо плакала.

– Довольно, Маркус! – не выдержал Мэтью, тревожась за состояние матери.

Она до сих пор не оправилась после смерти Филиппа и продолжала скорбеть по мужу.

– Когда в нашей семье правда была объявлена неприемлемой? – спросил Маркус.

– Честность никогда не являлась частью нашего семейного кодекса, – заявила Изабо. – Нам с самого начала приходилось очень многое скрывать.

– Бешенство крови, переданное мне по наследству, тоже не способствовало большей открытости де Клермонов, – сказал Мэтью, беря часть вины на себя. – Я часто думаю, насколько иным было бы все в нашей жизни, не получи я это наследие. – В голосе Мэтью улавливалась грусть.

– Начнем с того, что у тебя не было бы ни Бекки, ни Филиппа-младшего, – возразил Маркус. – Бросай-ка ты эти сожаления, Мэтью, иначе поломаешь жизнь своим детям, а потом не сумеешь исправить. К ним не применимы методы, какими ты действовал, исправляя мою жизнь в Новом Орлеане. – (Мэтью даже вздрогнул.) – Я знал, Мэтью, – устало выдохнул Маркус. – Знал, что тебя послал Филипп, иначе ты предоставил бы мне самому расхлебывать последствия. Я знал: Филипп приказал истребить нас всех, не делая исключения для меня или для кого-то еще. Безопасность Изабо была ему дороже, а наше существование угрожало ей. Но ты ослушался приказов деда, хотя Жюльет постоянно толкала тебя на «правильный поступок». Ей не терпелось меня убить.

Меня интересовали подробности событий в Новом Орлеане, хотя я и понимала, насколько Маркусу тяжело говорить о событиях той поры. Однако чувствовалось: он и сам готов окунуться в прошлое.

– С теми, кого Филипп любил, он всегда был более жесток, чем с теми, кто вызывал у него сочувствие, – сказала Изабо.

Судя по выражению ее лица, она это знала не понаслышке.

– Ты прав. Отец не был совершенным, – согласился Мэтью. – Всезнающим и всевидящим он тоже не был. Он и подумать не мог, что ты отправишься в Америку. Филипп делал все, чтобы Англия стала для тебя привлекательным местом. Эдинбург, дом в Лондоне, общество Уильяма Грэхема. Однако были обстоятельства, не поддававшиеся его контролю.

– Какие? – с неподдельным любопытством спросил Маркус.

– Непредсказуемость распространения эпидемий и твои способности врача. Филипп делал все, чтобы держать тебя вдали от Вероники и революционного террора, захлестнувшего Францию. Но не учел узы, связывавшие тебя с Филадельфией. После убийства Марата Филипп довел до сведения капитанов всех судов, чтобы ни в коем случае не перевозили тебя через Ла-Манш. Тем, кто посмеет ослушаться, грозило полное разорение.

– Что, серьезно? – удивился Маркус, пораженный размахом деда. – По правде говоря, в тысяча семьсот девяносто третьем году только безумец согласился бы плыть в Филадельфию. Смерть на гильотине была менее пугающей, чем смерть от желтой лихорадки. И более быстрой.

– Но у меня не было и тени сомнения насчет того, какой путь ты выберешь. – Мэтью с гордостью посмотрел на сына. – Ты выполнил свой долг врача и помог другим. Так ты поступал всегда.

Октябрь 1793 – декабрь 1799 года

За несколько лет жизни в Англии Маркус привык просматривать газеты в поисках новостей из-за границы. На первых страницах всегда доминировали афиши спектаклей, реклама лекарств, объявления, связанные с недвижимостью, и номера билетов, выигравших в очередной лотерее. Новости из Америки обычно печатались на третьих страницах. Сообщение об убийстве Марата в июле нынешнего года удостоилось публикации лишь на второй странице.

Поэтому Маркус удивился, увидев статью о суде и казни королевы Марии-Антуанетты в той же части второй страницы, что несколькими месяцами ранее была отведена убийству Марата. Смерть сделала их чуть ли не товарищами по несчастью.

– Французы казнили свою королеву, – тихо сказал Маркус, обращаясь к Фанни. У них вошло в привычку вместе пить кофе по утрам и читать газеты. – Ее назвали вампиршей.

Фанни подняла голову от страниц «Женского журнала».

– В переносном смысле, – поспешил добавить Маркус. – Послушай: «Мария-Антуанетта, вдова Людовика Капета, с самого своего появления во Франции, была для французов сущим проклятием и безжалостной кровопийцей».

– Вдова Капета, – вздохнула Фанни. – Как Франция дошла до этого?

Каждое известие, поступавшее из Франции, рассказывало очередную жуткую историю о смертях, терроре и предательстве. Филипп с Изабо уехали из Парижа еще несколько месяцев назад, отправившись в Сет-Тур, семейное гнездо де Клермонов. Там они рассчитывали переждать нарастающую волну насилия. Якобинцы обещали снабдить передвижными гильотинами каждый армейский полк, чтобы казнить обнаруженных аристократов на месте.

«Не тревожься. За этими стенами наша семья переживала более страшные бури, – писала Маркусу Изабо в одном из последних писем. – Не сомневаюсь, что мы переживем и нынешнюю».