Кажется вполне правдоподобным, что правительство, во главе которого стоял бы не Черчилль, а кто-нибудь другой, могло заключить сепаратный мир с Германией, тем самым освободив Гитлера для битвы со Сталиным. Германская война против одного Советского Союза точно обрела бы, по крайней мере, некоторую поддержку среди британских правых. В конце концов, многие консерваторы с самого начала считали коммунизм более серьезной угрозой, чем фашизм. В 1940 г. широко поддерживалась борьба финнов против Сталина. Несложно представить, как Легион Святого Георгия (возможно, под командованием Джона Амери) сражается против коммунизма и служит под германским командованием, подобно тому как сражались на Восточном фронте французские и испанские фашисты. Даже в правительстве, несмотря на новообретенную русофилию Черчилля и некоторых его сторонников, были люди, которые предпочитали стратегию стравливания Гитлера со Сталиным. В разгар войны, в 1942 г., министру-консерватору Джону Муру-Брабазону пришлось уйти в отставку, после того как он озвучил мысли многих: что война нацистской Германии со сталинской Россией “была нам на руку”. Такую же позицию Генри Киссинджер занял во время ирано-иракской войны: “жаль, что проиграть не могут обе [стороны]” – вот суть ревизионистского аргумента.

Но каким бы был исход, когда – как рано или поздно неизбежно произошло бы – одна из сторон все же одержала бы победу? Если бы не смятение в Средиземноморье, где неумелое вторжение Муссолини в Грецию позволило британским войскам атаковать итальянцев в Ливии, победителем вполне могла бы стать Германия. Германское вмешательство в Средиземноморье, которое привело к необходимости не только отправить войска в Ливию, но и захватить Болгарию, Югославию, Грецию и Крит, на решающий месяц отложило начало операции “Барбаросса” против Сталина. Однако если бы Гитлер заключил соглашение с Британией, он мог бы не отвлекаться на Средиземноморье и атаковать Советский Союз по расписанию. Он также мог бросить всю свою армию, авиацию и флот на борьбу с Россией. Без надежды на открытие второго фронта на Западе, в отсутствие конвоев и союзников, сильно пострадавшая от репрессий российская Красная армия, которая не смогла даже разгромить слабую Финляндию, вполне могла бы потерпеть поражение и отойти за Уральские горы. Вермахт и без того взял Сталинград, осадил Ленинград и дошел до конечных станций московского метро. Победа в европейской части России точно стала бы гораздо вероятнее, если бы, как допускают ревизионисты, Британия в 1940 или 1941 г. пошла на примирение с Германией. А это, как в следующей главе замечает Майкл Берли, оставило бы Британию в рискованно слабом положении.

Еще менее удачный сценарий: вторжение в Британию

Формулируя свой тезис, Чармли и Кларк отталкивались от допущения, что предложения о мире, которые Гитлер делал Британии, были искренними – или хотя бы могли публично считаться таковыми. Однако при оценке предполагаемой англофилии Гитлера нам следует различать неофициальные рассуждения, основанные на теории Гитлера о расовой близости англосаксов и немцев, и реальную политику гитлеровской стратегии, которая с 1936 г. – если не раньше – всегда предполагала подчинение Британии германской власти. С подачи разочарованного Риббентропа Гитлер стал считать Британию загнивающей и упадочной державой и к концу 1936 г. пришел к выводу, что “даже искреннее потепление англо-германских отношений не может предложить Германии конкретных, ощутимых преимуществ”, а следовательно, Германия “не заинтересована в налаживании отношений с Англией”[820]. Как он заметил на встрече с военачальниками в ноябре 1937 г. (что было зафиксировано в печально известном протоколе Хоссбаха), Британия (как и Франция) была “ненавистным противником”, империя которого “в долгосрочной перспективе не сможет держаться на политике силы”[821]. Эту позицию постоянно поддерживал Риббентроп, который считал Англию “самым опасным противником”[822].

Планируя вторжение в Австрию, Чехословакию и Польшу, Гитлер колебался между уверенностью, что Британия слишком слаба, чтобы вступать в войну, и убежденностью, что Германия сможет выдержать ее натиск. На встрече с военачальниками в мае 1939 г. он выразил “сомнение в возможности мирного урегулирования ситуации с Англией. Нужно готовиться к открытому столкновению. В нашем развитии Англия видит становление гегемонии, которая ослабит Англию. Следовательно, Англия – наш враг, а столкновение с Англией – вопрос жизни и смерти”[823]. Ничто так не показывает истинное отношение Гитлера к Англии, как план “Z” – принятая 27 января 1939 г. программа по перевооружению военно-морского флота, в соответствии с которой германский флот к 1944–1946 гг. должен был оказаться способен тягаться с любой морской державой, включая Британию и Соединенные Штаты. Джон Киган предложил гипотетический флотский сценарий: “Если бы Германия в начале войны отправила в бой 300 подводных лодок, о необходимости которых для победы в битве за Атлантику Гитлеру твердил Дёниц, Британия точно оказалась бы выведена из строя задолго до того, как события на Тихоокеанском театре военных действий обусловили бы вступление в войну США”[824]. Учитывая, что собственные ресурсы обеспечивали лишь половину продовольственного потребления Британии, а вся нефть, резина и цветные металлы импортировались в страну, подводная блокада поставила бы Британию на колени.

Гитлера действительно встревожило британское объявление войны, однако ошибочно будет на этом основании считать его последующие предложения о мире искренними. Через два дня после предложения о мире в октябре 1939 г. он сказал фон Браухичу и Гальдеру: “В войне целью Германии… должно стать окончательное военное поражение Запада… Эту фундаментальную цель следует время от времени корректировать во имя пропаганды… [Однако] это не меняет собственно цели… [которая заключается] в полном уничтожении французских и британских войск”[825]. Даже решение атаковать Россию имело антибританский компонент. Тридцать первого июля 1940 г., всего через двенадцать дней после предложения о мире Британии, Гитлер заявил: “В наибольшей степени Британия полагается именно на Россию… Разбив Россию, мы разобьем последнюю надежду Британии”[826]. Тот факт, что Гитлер снова и снова менял свою тактику, сочетая расовые задачи расширения жизненного пространства с собственной версией великой стратегии, нередко заставляет историков сомневаться в его истинных намерениях. Реальность такова, что с 1936 г., если не раньше, Гитлер считал итоговое столкновение неизбежным, даже если оно и произошло на досадных расовых основаниях и состоялось на пять лет раньше необходимого. Заманчива мысль о заключении мира с “этим человеком”, как называл его Черчилль, ведь в результате сохранилась бы Британская империя и выстояла консервативная власть. Если бы Британия не встала на защиту Польши, если бы Британия заключила мир в мае 1940 г. или до начала операции “Барбаросса”, если бы Британия упала на колени под натиском 300 субмарин, отправку которых рекомендовал адмирал Дёниц, – какой альтернативный сценарий ни рассматривай, итог был бы один: подчинение Третьему рейху.