Что если бы, вместо того чтобы настаивать на судьбоносной конференции четырех держав в Мюнхене, Чемберлен ограничился бы определенной гарантией встать на защиту Чехословакии, если она подвергнется нападению? Мы знаем, что на заседании 30 августа 1938 г. Кабинет единодушно согласился, что “если Гитлер войдет в Чехословакию, мы должны объявить ему войну”, но Чемберлен настоял на том, чтобы сохранить это обязательство в тайне, поскольку не хотел “угрожать герру Гитлеру”. Что, если бы он этого не сделал? Могло ли это, как часто предполагалось, стать сигналом к военному перевороту, нацеленному на свержение Гитлера? Это кажется крайне маловероятным – и не в последнюю очередь потому, что ключевая фигура, начальник Генерального штаба Людвиг Бек, подал в отставку за несколько дней до решающего заседания Кабинета (о чем объявили только на следующий день после заседания). Как бы то ни было, Чемберлен колебался по вопросу о свержении Гитлера[804]. “Кто даст гарантию, что после этого Германия не станет большевистской?” – спросил он у французского генерала Гамелена накануне Мюнхенской конференции.

Сегодня мы считаем Мюнхенское соглашение ужасным предательством чехов – каким оно и было. Чтобы избежать войны, Чемберлен фактически заставил их отказаться не только от Судетской области, но и от возможности обороняться. И все же в то время Гитлер счел это провалом, а не победой своей политики: он хотел добиться быстрого, жесткого решения, а не дипломатического компромисса. Он вернулся в Берлин, негодуя из-за признаков народного стремления к миру в Германии, и приказал провести новую пропагандистскую кампанию, чтобы подготовить немецкий народ к войне. Чемберлена, напротив, по возвращении в Британию встречали как героя. Его популярность на фоне подписания Мюнхенского соглашения была так высока, что не приходится и сомневаться: если бы он объявил о проведении всеобщих выборов – на чем настаивали некоторые из его ближайших советников, – то одержал бы разгромную победу, которая затмила бы победы 1931 и 1935 гг.

Само собой, его достижения в Мюнхене оказались эфемерными. Пятнадцатого марта 1939 г. Гитлер просто в одностороннем порядке отозвал гарантии, которые предоставил ослабленному чешскому государству, и начал вторжение в страну. Часто считается, что именно в этот момент война стала неизбежной. И все же даже после этого еще звучали громкие голоса в поддержку политики умиротворения. Предоставленную Польше в начале апреля гарантию неизбежной было не назвать. Первой реакцией Чемберлена на оккупацию Праги стала надежда на “возможность снять напряжение и вернуться к нормальным отношениям с диктаторами”. Польские вопросы не слишком волновали Британию, пока не разразилась война и Министерство информации не привлекло к ним достаточного внимания. Ллойд Джордж и многие социалисты жестко критиковали антисемитское и недемократическое правительство генерала Бека и полагали, что оно получает по заслугам за свое поведение в период Мюнхенского кризиса, когда оно воспользовалось моментом, чтобы отобрать у Чехословакии Тешин. Ллойд Джордж даже заметил, что дать Польше независимость было все равно что дать обезьяне карманные часы. Если бы Гитлер переиграл судетский гамбит – и настоял на передаче Германии Данцига и “польского коридора” через Пруссию на базе самоопределения, – вряд ли что-то смогло бы помешать возникновению общеизвестного casus belli. В конце концов, 80 процентов жителей Данцига изъявляли желание присоединиться к Германии.

Ключевой фигурой при принятии решения о взятии на себя Британией обязательств по защите Польши стал раскаявшийся Галифакс. Если бы у него не получилось переиграть популярный союз Чемберлена, Уилсона, сэра Джона Саймона, сэра Сэмюэля Хора, Р. О. Батлера, Джозефа Болла и других, англо-польского альянса могло бы и не состояться. Он и так был заключен без предварительного совещания в атмосфере паники, вызванной ничем не подкрепленными слухами о неминуемом германском вторжении в Польшу и Румынию. Доводы Галифакса получили необходимый вес благодаря постоянному притоку в Британию открытой и секретной информации об истинных намерениях нацистской Германии. Так называемая Хрустальная ночь, случившаяся в ноябре 1938 г. и фактически представлявшая собой поддерживаемый государством погром, инициированный Гитлером и организованный Геббельсом, еще лучше показала истинное лицо нацистской Германии в отношении расовой политики. Теперь падение Праги и захват Мемеля у Литвы показали, как сильно ошибался Галифакс, когда год назад утверждал, что Гитлер не “жаждет завоеваний наполеоновского размаха”. Гитлер едва ли мог сказать, что произведенный им захват куска Чехословакии символизирует победу этнического самоопределения. Именно запоздало осознав все это – именно почувствовав себя одураченными, – обе стороны Палаты общин и взбунтовались против политики умиротворения. Мог ли Чемберлен в таких обстоятельствах отступиться от Польши, как он отступился от Чехословакии? Вероятно нет.

Тем не менее важно отметить, что Гитлер этого ожидал. Двадцать второго августа он сказал своим командующим в Оберзальцберге: “Англия не хочет, чтобы разразился конфликт, который затянулся бы на два-три года”[805]. Ловкий маневр Риббентропа – советско-германский пакт, подписанный на следующий день в Москве, – казалось, только укрепил его позицию. Как Британия могла грозить вмешательством в войну из-за Польши, когда на стороне Гитлера был Сталин? Хотя казалось, что Гитлер дрогнул, отложив вторжение в Польшу, намеченное на 26 августа, через четыре дня он вернулся к своей воинственности (“Англичане полагают, что Германия слаба. Они увидят, как они заблуждаются”), а на следующий день одержал верх над Герингом и Геббельсом, несмотря на их “скепсис” в отношении английского невмешательства: “Фюрер полагает, что Англия не станет вступать в войну”[806].

Конечно же, Гитлер ошибался, но сам факт, что он думал таким образом в канун войны, показывает, насколько оторвано от действительности представление, будто более жесткая политика Британии могла каким-то образом предотвратить войну, а возможно, и привести к его свержению. На самом деле гораздо более правдоподобным кажется гипотетический сценарий, при котором Британия заходит даже дальше политики умиротворения, чтобы сдержать Германию и избежать войны, не замечая, что нацизм сообщает своей внешней политике внутреннюю динамику, требующую постоянной экспансии.

Мирное сосуществование: гипотетический сценарий Чармли

В 1930-е гг. не раз обсуждалась возможность если и не заключить союз, то хотя бы найти общий язык с Германией. Гитлер часто выражал желание пойти на такое соглашение с Британией, впервые заявив о нем даже до публикации Mein Kampf[807]. С ноября 1933 г. он стремился к достижению морских договоренностей с Британией и заключил соглашение в июне 1935 г. “Англо-германский союз, – заметил он в то время, – был бы сильнее всех других держав”[808]. Эти идеи снова всплыли четырьмя годами позже, когда Гитлер начал беспокоиться о возможности британского вмешательства накануне вторжения в Польшу. Он “всегда хотел германо-британского понимания”, заверил он Хендерсона 25 августа 1939 г.[809]