— Сколько тебе лет?

— Восемнадцать.

— А ему?

— Семнадцать.

— Ты зарабатываешь семь долларов девяносто центов в неделю. Через месяц станешь получать восемь двадцать пять. Ты — одна из лучших работниц! Сколько зарабатывает в неделю он? — Она принялась ломать руки в той рабской манере, которую я ненавидела. — Скажи мне!

— Два доллара.

— Два доллара! — возопила я. — От одной мысли об этом я заболеваю. Подумай, какой образ жизни вам придется вести.

Я испытывала большое искушение проигнорировать ее замужество, заставить девушку поклясться, что она никому не скажет, только так она сможет вести достойную жизнь, а я смогу удержать ее.

— Ты должна подумать о себе, Ольга, проявить осторожность в своих собственных делах.

— Если бы вы только знали, как это не важно! Я — не такая, как вы.

— Ты могла бы стать такой. Когда-нибудь ты могла бы возглавить отдел.

— Я могу жить с ним в шалаше и называть это раем.

— Достаточно легко говорить так, когда на твоей тарелке лежат картофелины, обеспеченные твоим отцом. Ты когда-нибудь задумывалась, насколько сильна вера мистера Макбрайда в тебя как художника? Как ты могла так поступить?

Ольга заколебалась.

— Я была вынуждена.

— Беременность? Ты ждешь ребенка?

Две слезы выкатились из ее глаз и медленно проложили дорожку по щекам. Мне хотелось побаюкать ее. Я потеряла Ольгу. Одна из наиболее многообещающих девушек теперь погрузится в трясину Нижнего Ист-Сайда. У Хэнка будет плохо с сердцем.

— Ты так расцвела у нас, мне не хочется терять тебя.

— Мне не хочется уходить, но нет ничего важнее любви, миссис Дрисколл.

Ее простодушная уверенность пронзила меня, быстро пролетев от сердца к сердцу.

— Я могу вернуться к завивке перьев. Этим можно заниматься сдельно, дома. Или же могу сворачивать сигары. Многие в общих домах делают это. На этом можно заработать чуточку больше, чем на завивке перьев.

Именно это имел в виду Эдвин — только сильные выживают.

— Это ужасное, грязное ремесло, чтобы приносить его в дом с грудным ребенком.

— Бог не зря даровал мне дитя, и я собираюсь любить его всем сердцем.

— Верю, так и будет. Что бы ты ни делала, ты делаешь это от всего сердца. — Я почувствовала душащий меня прилив, перед тем как заплакать, но ухитрилась только вздохнуть. — Хорошо, работай до конца недели, и я выдам тебе небольшую доплату на пятницу.

— Благодарю вас. Вы такая милая леди.

— Старайся поберечь себя.

Я надеялась, что у нее будут картофелины для чистки.

Картофелины. Даже в век Просвещения существовали польские, немецкие или ирландские девушки, чьим первостепенным занятием была чистка картофелин. Может, им доставляли удовольствие мягкие изгибы линий, которые их ножи оставляли между темной кожурой и влажной белизной, пока они думали свои безнадежные думы. Или девушки испытывали скудное удовольствие в моменты одиночества, вырезая из картофелины рожицу или цветок, и подавали их своим мужьям, которые, обессиленные работой на земле, в шахте или в порту, впивались зубами в цветок, ничего не замечая.

Как будет выражаться художественность Ольги? Через рисование портрета ребенка на стенах их жалкого жилища, затем ковыляющего малыша, затем уличного сорванца? Только если она сможет позволить себе карандаши для рисования.

— Вот. Возьми. — Я отдала ей все свои.

После обеда вместе с запиской, направленной мистеру Томасу с извещением, что Ольга уходит, я послала записку мистеру Тиффани, сообщая ему о том же, и добавила: «Так что теперь у нас есть место, чтобы Элис вернулась к тому, что ей нравится больше всего».

Я давала ему шанс доказать: то, что его дочь Джулия сказала о нем как о не заботящемся больше ни о ком, — неправда. Я ждала, поглядывая на свой рисунок цветка, который рос из грязи.

Фрэнк принес ответ:

«Скажите ей, что она сможет вернуться, когда закончит текущую эмаль, которая прекрасно у нее получается. Пусть выбирает стекло для вашей лампы с лотосом».

Мы читали пьесу Джорджа Бернарда Шоу «Человек и сверхчеловек» в комнате Фрэнси. Бернард потирал руки, будто собирался опять размахивать топором, наслаждаясь вечерним развлечением. Ему досталась роль Джека Тэннера, закоренелого холостяка. Мистер Бэйнбридж изображал дьявола, а Фрэнси — Энн Уайтфилд, которая замыслила заставить Джека жениться на себе.

Когда мы как следует углубились в чтение второго акта, в проеме двери появилась Мерри:

— Прошу прощения, что перебиваю, но тут один «лимонник»[35] хочет повидать тебя, Клара. Весь взмыленный и растревоженный. Говорит, его звать Джо Бриггз.

— А, это из компании Тиффани. Пошлите его сюда.

Я покинула комнату Фрэнси, чтобы встретить Джо на лестничной площадке. Оберегающий меня Бернард неотлучно следовал за мной. Необходимости в сопровождении не было, но здесь проявлялась особенность его личности — вести себя по-джентльменски. Мы отправились в мою комнату, и я представила Джо как самого талантливого мастера по мозаике у Тиффани и неустанного помощника в трудах нашего отдела. У него был типичный британский цвет лица сродни слоновой кости, но сегодня казался еще бледнее.

— Что случилось?

— Пришел попрощаться. Завтра уплываю в Англию.

— Садись. Ты не сделаешь этого. Мы слишком нуждаемся в тебе. Что такое могло случиться за те три часа с тех пор, как мы расстались?

Джо уставился не на меня, а мимо меня и пробормотал:

— Я испортил себе всю жизнь. Единственный выход — бежать.

— Нет ничего, что нельзя поправить. Расскажи мне.

— Никто у Тиффани не знает этого, и ты не должна никому говорить. Я уже восемь лет женат.

Мой рот непроизвольно раскрылся.

— Почему же ты держал это в тайне?

Дрожащий подбородок выдавал его страдания.

— Потому что она — негритянка!

Я приложила все усилия к тому, чтобы не выдать изумления, но, видимо, не удалось.

— Я потерял голову, когда был молод, а теперь она мне отвратительна, и ей это известно. Такое невозможно скрыть. Для меня невыносимо возвращаться вечером домой или даже находиться с ней в одной комнате.