кроме всего прочего, свидетельствует легенда о происхождении римского царя Сервия Туллия. Когда мы и сами говорим об изнуряющем огне страсти или о языках пламени, сравнивая тем самым пламя с языком, то не слишком далеко отстоим от мышления наших первобытных предков. Более того, в нашем выводе об обретении огня содержалась еще одна предпосылка: для первобытного человека попытка потушить огонь собственной мочой была еще и доставляющим удовольствие соревнованием с другим фаллосом.

Видимо, путем такого символического уподобления в мифы проникли и другие, чисто фантастические элементы, которые переплелись в нем с историческими. Ведь едва ли удастся отделаться от идеи, что если печень является местом средоточия страстей, то на языке символики она означает то же, что и само пламя, а в таком случае ее ежедневное истощение и обновление – это точное описание любовных желаний, каждодневно удовлетворяемых и всякий день возникающих заново. При этом птице, питающейся печенью, придано значение пениса, оно обычно присуще ей, как позволяют судить легенды, сновидения, словесные ассоциации и скульптурные изображения древних. Следующий небольшой шажок приводит к птице Феникс, которая возрождается помолодевшей после каждой своей гибели в огне. Скорее – и прежде всего – эта птица подразумевает вновь возродившийся после своего расслабления фаллос, похожий на заходящее в виде вечерней зари и затем вновь восходящее солнце.

Правомерно задать вопрос: можно ли мифотворческую деятельность подозревать в искажающем изображении чего-то общеизвестного, если даже самые пристрастные психические процессы не используют иные мотивы, кроме простого удовольствия от изображения. По этому поводу никакого надежного ответа предложить, конечно же, не удастся, не затрагивая сути мифа. Однако в двух наших случаях нетрудно выделить одинаковое содержание, а тем самым и их определенную направленность. Они описывают восстановление либидозных желаний после угасания в результате удовлетворения, то есть их неучтожимость. А такое отличие вполне уместно в качестве утешения, если историческое ядро мифа составляет поражение мира влечений, то есть ставший необходимым отказ от влечений. Это является как бы второй частью вполне понятной реакции обиженного за свои влечения древнейшего человека. После наказания преступника возникает уверенность, что, по сути, он все же ничего не добился.

Превращение во что-то противоположное мы неожиданно встречаем в другом мифе, имеющем, пожалуй, очень мало общего с мифом об огне. Лернейская гидра с ее бесчисленными извивающимися змееподобными головами, среди которых одна бессмертная, представляет собой, судя по ее наименованию, водяного дракона. Герой Геракл сражается с ней, отрубает ей головы одну за другой, но затем они снова и снова отрастают. Он справляется с чудищем лишь после того, как прижигает огнем бессмертную голову. Водяной дракон, которого усмиряют пламенем, – такое никому не придет в голову. Затем имеет место, как в довольно многих сновидениях, переворачивание его явного содержания. В таком случае гидра – это огонь, извивающиеся змееподобные головы – языки пламени, и в качестве доказательства своей либидозной природы они демонстрируют, как и печень Прометея, способность заново отрастать, обновляться после попытки их уничтожения. Геракл тушит этот пожар… водой (бессмертная голова – это, видимо, фаллос, его уничтожение подразумевает кастрацию). Однако Геракл – еще и освободитель Прометея, убийца выклевывающей его печень птицы. Не стоит ли поискать более глубокую связь между двумя мифами? Ведь дело выглядит так, будто проступок одного героя исправляет другой. Подобно монгольскому правилу, Прометей запретил тушение огня. Геракл же снял этот запрет, в случае пожара угрожающий бедой. Думается, второй миф представляет собой реакцию более поздней культуры на обретение огня. Складывается впечатление, что в данном случае, исходя из мифа в целом, удается заметно глубже проникнуть в тайны мифа, но, увы, чувство уверенности сохраняется у нас недолго.

Что касается противоположности огня и воды, полностью пронизывающей все содержание этих мифов, то, кроме исторического и символически-фантастического, можно выделить еще и третий фактор – физиологический, описанный поэтом в двух строках:

Инструмент опорожненьяСлужит и деторожденью.(Г. Гейне)

У мужского члена две функции, совмещение которых вызывает негодование у некоторых людей. Он изливает мочу, и он же осуществляет половой акт, унимающий огонь генитального либидо. Ребенок еще верит, что обе функции можно объединить. По одной из его «теорий», дети появляются, если мужчина мочится в тело женщины. Взрослый же знает, что два этих вида деятельности несовместимы друг с другом – столь же несовместимы, как вода и пламень. Когда член приходит в состояние возбуждения, позволяющее сравнивать его с птицей, или когда он испытывает ощущения, напоминающие о жаре пламени, мочеиспускание становится невозможным. И наоборот, когда член служит освобождению тела от жидкости, все его связи с генитальной функцией, видимо, прекращаются. Антагонизм этих двух видов деятельности мог бы побудить нас заявить, что человек гасит свое пламя собственной жидкостью. И прачеловек, вынужденный постигать внешний мир с помощью собственных физических ощущений и состояний, не мог не заметить аналогии, которые демонстрировали ему действия пламени, не оставшиеся незамеченными и неиспользованными.

Предотвратима ли война?

Вена, сентябрь 1932 года

Дорогой господин Эйнштейн!

Узнав, что Вы намерены предложить мне обменяться мнениями по теме, привлекшей Ваше внимание и, как Вам представляется, интересующей и многих других людей, я с большой охотой согласился. Я ожидал, что Вы выберете проблему на границе познанного в настоящее время, к которой каждый из нас, будь то физик или психолог, может предложить свой специфический подход, так что, двигаясь к ее решению с различных сторон, мы встретились бы на одной территории. Затем Вы удивили меня постановкой вопроса – что можно сделать для защиты людей от губительной войны? Сначала, представив себе свою – чуть было не сказал «нашу» – некомпетентность, я испугался, поскольку такой подход показался мне практической задачей, достойной внимания государственных мужей. Но затем понял, что Вы задаете этот вопрос не как естествоиспытатель и физик, а как человеколюб, следующий инициативам Лиги Наций, подобно тому как полярный исследователь Фритьоф Нансен взялся помогать голодающим и лишившимся отечества жертвам мировой войны. Мне также подумалось, что от меня не требуют практических предложений, мне просто нужно сообщить, как проблема предотвращения войны решается с психологической точки зрения.

Но и об этом Вы в письме по большей части уже высказались, как бы похитили ветер из моих парусов, однако я охотно последую за Вами в кильватере и удовольствуюсь подтверждением всего, что Вы уже высказали, развивая это дальше согласно моим наилучшим знаниям или предположениям.

Вы начинаете с соотношения власти и права. Это, определенно, подходящая отправная точка для нашего исследования. Но не вправе ли я заменить слово «власть» (Macht) более острым, более грубым словом «насилие» (Gewalt)? Сегодня «право» и «насилие» являются для нас противоположными по смыслу словами. Можно без труда продемонстрировать, что одно развилось