Ахейцы, простояв под Троей-Илионом девять лет, на десятый год (конечно, мифическое число) вынуждены были снять осаду и, вернувшись на корабли, отплыть. По логике, это и есть конец, и этот конец — поражение.

Но эпический певец не может с ним примириться. И вот появляется (приставляется сбоку) совершенно сказочный эпизод с троянским конем — прощальным даром данайцев городу (Maczewski 1909; Knight 1931; 1933; Andersen 1977; Абаев 1984). Они-де лишь притворно примирились с поражением, а ночью вернулись, уповая на свою военную хитрость. И она дала успех.

Вставной характер этого эпизода виден уже из того, что в окончательном тексте «Одиссеи» соединены две, очевидно сначала существовавшие отдельно версии. Деревянный конь, доставленный в город, был «начинен» «лучшими из ахейцев», которые ночью вышли из него и бросились на спящих троянцев. Этого вполне достаточно для овладения воротами изнутри и успешного прорыва. Но, сверх того, троянцы, чтобы протащить огромного коня в город, разобрали крепостную стену (ворота были слишком низки), и греки, вернувшиеся на кораблях, смогли пройти в Илион сквозь пролом в стене. Но ведь в таком случае начинять коня воинами даже и не нужно было.

По обеим версиям, стена не была ни пробита осаждавшими, ни взята ими с боя. А вот наличие готового пролома в стене примечательно. Проницательный австрийский ученый Фриц Шахермейер, анализируя эпизод с троянским конем, напомнил, что конь — животное, посвященное Посейдону, его воплощение. А судя по расшифрованным табличкам микенской письменности, у ахейских греков именно Посейдон, а не Зевс был главой пантеона, и он же был главным богом Ионийского союза тех греческих городов Малой Азии, в которых завершалось формирование гомеровского эпоса. Посейдон отвечал у греков за землетрясения (которые объясняли движением воды под землей). Он «сотрясатель земли». По Гомеру, Посейдон — страстный сторонник ахейцев, враг Илиона. Память о страшном землетрясении, разрушившем стены шестого города на холме Гиссарлык в XIII веке до н. э. (сейчас некоторые ученые относят это землетрясение ко второй половине XII века до н. э.), по мнению Шахермей-ера, еще была жива в Троаде VIII—VII веков до н. э. (БсИа-сИегтеуг 1950).

Тут не все гладко. Эпическая легенда в этом эпизоде не упоминает Посейдона, весь же замысел приписывает Афине, которая и заботится о его исполнении: насылает змей (священных животных богини) на жреца Лаокоона и его сыновей за то, что жрец призывал троянцев низринуть деревянного коня с обрыва и даже ударил в него копьем. Лаокоон с сыновьями, опутанные змеями, — любимый сюжет скульпторов с тех пор. Но вот конь — действительно священное животное Посейдона.

Шахермейер хотел объяснить гомеровский рассказ о победе ахейцев ссылкой на землетрясение. Но, видимо, память о землетрясении, если она сохранялась, лишь подсказала, как ввести победу в повествование о реальности, в которой победы не было.

2. Предчувствия. В «Илиаде» не раз повторяется предсказание, звучащее в переводе Н. Гнедича так: «Будет некогда день, и погибнет священная Троя» (в греческом оригинале — Илион). Это предсказание не должно удивлять, коль скоро по сюжету всего троянского цикла война все-таки завершается взятием Илиона-Трои. Удивительно другое: вся «Илиада» густо насыщена зловещими предчувствиями ахейцев относительно их собственного грядущего поражения, и это не может быть ничем, кроме по нечаянности не убранных остатков начального повествования, следов исторической реальности.

Во второй песни «Илиады» Зевс посылает вождю ахейцев Агамемнону вещий сон о скорой победе греков над троянцами, но сон этот «Илиада» называет обманным. В восьмой песни Афина, смиряясь перед волей Зевса, хранящего от беды Илион, уверяет:

Но милосердуем мы об ахеянах, доблестных воях,

Кои, судьбу их жестокую скоро исполнив, погибнут...

Мы лишь советы внушим аргивянам, да храбрые мужи

В Трое погибнут не все под твоим сокрушительным гневом

(VIII, 33-37).

Ей вторит Гера, в точности повторяя эти строки (VIII, 464-468).

Над волей всех богов, включая и Зевса, у Гомера стоял рок. Ему должны были повиноваться и боги. Что же гласил рок?

Зевс распростер, промыслитель, весы золотые; на них он Бросил два жребия Смерти, в сон погружающей долгий: Жребий троян конеборных и меднооружных данаев;

Взял посредине и поднял: данайских сынов преклонился День роковой, данайских сынов до земли многоплодной Жребий спустился, троян же до звездного неба вознесся. Страшно грянул от Иды Кронид и перун, по лазури, Пламенный бросил в ахейские рати; ахейцы, увидя,

Все изумились, покрылися лица их ужасом бледным

(VIII, 69-77).

Это в VIII песни. В XX песни Зевс говорит об Ахилле: «Сам я страшусь, да, судьбе вопреки, не разрушит он Трои» (XX, 30). Судьбе вопреки! Это можно понимать так, что не Ахиллу суждено разрушить город, но можно и так, что вообще не судьба ахейцам дождаться гибели города. Второе толкование согласуется с речами Агамемнона и Ахилла. Агамемнон говорит в девятой песни:

Други, вожди и властители мудрые храбрых данаев,

Зевс громовержец меня уловил в неизбежную гибель! Пагубный! прежде обетом и знаменьем сам предназначил Мне возвратиться рушителем Трои высокотвердынной; Ныне же злое прельщение он совершил и велит мне В Аргос бесславным бежать, погубившему столько народа!

(IX, 17-22)

Ему вторит и Ахилл! Он тоже собирается отплыть, и не один:

Я и другим воеводам ахейским советую то же:

В домы отсюда отплыть; никогда вы конца не дождетесь Трои высокой: над нею перунов метатель Кронион Руку свою распростер... (IX, 417—420)

Все это истолковывается обычно как художественные приемы, предназначенные оттенить бесстрашие Диомеда, спорящего с Агамемноном, и значение Ахилла. Резонное толкование, и оно было бы единственным и достаточным, если бы отблески грядущего поражения не были так многочисленны и не складывались в систему, охватывающую помыслы всех в «Илиаде» — героев, богов и судьбы. Эта глубинная система проступает сквозь славословие ахейским героям и перечни их побед.

3. Возвращение. Об этом догадывались еще античные критики, и не всех объявляли зоилами. Дион Хри-состом (Златоуст), знаменитый философ и оратор I века н. э., родившийся в Малой Азии (в Вифинии) и подвизавшийся в Риме, в своей «Илионской речи» подозревал Гомера в стремлении приукрасить и скрыть страшную неудачу, постигшую греческое войско под стенами Илиона. Он полагал, что древние-то хорошо знали истинную историю этой катастрофы. Победители не возвращаются в такой обстановке всеобщей ненависти и презрения, как персонажи троянского эпоса. Современные авторы, Гиндин и Цымбурский (Гиндин, Цымбурский 1996: 170), пишут об этой позиции Диона так: «Пытаясь уличить Гомера в фальсификации, Дион на деле предлагает свое, крайне вульгаризированное толкование доминирующей идеи троянских сказаний: победа над Илионом означала надлом, кризис в истории ахейского мира. Микенская Греция, оказывается, обречена погибнуть вслед за Троей».