Различия в колониальной ситуации на этих двух участках границ католического мира усугублялись разным отношением христианских правителей к праву неверных на отправление своего религиозного культа. В случае политеистического идолопоклонства на официальном уровне право на исконный культ никогда не предоставлялось. Иногда те методы, какими шло насаждение новой власти, свидетельствовали о сохранении культового синкретизма, но не было случая, чтобы христианский правитель или церковные власти официально допускали послабления в отношении языческого культа. Подчас решительное разрушение исконной классовой структуры общества было как раз продиктовано стремлением защитить новообращенных и подавить отступников. Столкнувшись в Пруссии с массовыми восстаниями наподобие «Великого отступничества» 1260 года, Тевтонские рыцари сделали христианское вероисповедание главным критерием лояльности автохтонного населения к новым властям. Зарекомендовавшим себя «благонадежными» предоставлялась личная свобода и льготные права наследования независимо от их прежнего статуса по прусскому закону. Политическая лояльность стала отождествляться с готовностью отказаться от нехристианской религии.

В то же время в Средиземноморье мусульманским общинам зачастую предоставлялись одинаковые права с иудеями, то есть гарантировалась возможность беспрепятственного, хотя и в определенных пределах, отправления общинного культа. При том, что в отвоеванных у мусульман испанских городах главные мечети превращались в церкви, мудехары — исламские подданные христианских правителей — продолжали исповедовать ислам вплоть до начала XVI столетия. Как написал о Валенсии историк Роберт И. Бернс: «В этой христианской земле можно было чаще слышать зов муэдзина с минарета, чем звон колоколов с колоколен».

Различная политика христианских властей в отношении язычества и ислама имела еще одно парадоксальное последствие: коренное население в государствах Средиземноморья в гораздо большей степени соответствовало своему положению подданных и жителей колоний, чем во многих случаях на севере и востоке Европы. В языческой Восточной Европе выбор стоял очень остро — между сопротивлением и крещением, и многие дальновидные местные династии и знать выбирали второе. В Средиземноморье существовала третья возможность — жить на правах религиозной общины, которая хоть и потерпела поражение, но не поставлена под запрет. В результате в таких регионах, как Скандинавия или княжества западных славян, при обращении в христианство сохранялась преемственность власти, и местные династии сохраняли свое господство. К примеру, великие герцоги Мекленбургские, правившие вплоть до 1918 года, были прямыми потомками языческого князя XII века Никлота. В Средиземноморье же власть туземных правителей не простиралась дальше пределов узаконенной, но изолированной общины неверных, или, как называли себя сами мусульмане, дхимми (dhimmi).

Ясно, что новые структуры и новые поселения на европейской периферии создавались по образу и подобию существовавших в центре. В Западной Германии, Франции или Англии, после того как земля была расчищена и заселена, колонистам зачастую предоставлялись существенные привилегии, в частности, льготная рента или статус вольного поселения. Первые годы освоения порой оказывались для них не менее трудными, чем для переселенцев в Остзидлунг. Создание новых городов в центральных областях и на окраинах протекало по одному шаблону. Правители наподобие графа Шампани конца XII века Генриха Великодушного, расчищавшего землю под пашню и строившие мельницы, или его современника Филиппа Эльзасского, графа Фландрского, который активно чеканил монету, осушал болота и закладывал города, энергично осваивали и развивали новые территории — точно так же, как их современники, больше проявившие себя на границах христианского мира, например, Викман Магдебургский.

Однако между внешними и глубинными областями имелись два различия. Во-первых, разным был сам масштаб заселения. На Пиренеях и в Восточной Европе новые поселения подчас создавались планомерно и широкомасштабно. Речь могла идти о тысячах акров земли, о десятках тысяч переселенцев. В области Толедо к той сотне населенных пунктов, которая существовала ко времени христианской Реконкисты 1085 года, в последующие столетия прибавились еще 80 новых поселений. По оценке специалистов, под патронажем Тевтонских рыцарей в Пруссии было заложено почти 100 городов и 1000 деревень, а в Силезии за XII — начало XIV века появилось 120 новых городов и 1200 деревень. В Средние века лишь немногие регионы Центральной Европы могли похвастать подобными масштабами освоения новых территорий. В английской Книге Страшного суда таких областей не отмечено. Было подсчитано, что в Пикардии за время Высокого Средневековья подверглись систематической расчистке от леса около 75 тысяч акров земли, то есть не более 1,2 процента от общей территории области. Даже если включить в расчеты те площади, которые постепенное отвоевывались у леса и целины, но зачастую нигде не фиксировались, и принять их равными 300–375 тысячам акров (что, конечно, намного превосходит реальные цифры), то и тогда суммарные масштабы расчистки пашни не превысят 7 процентов от общей площади.

Другим существенным отличием внешних окраин Европы было то обстоятельство, что здесь вступало в соприкосновение население разных национальностей, языков и религий. Когда новые поселения закладывались в центральных районах, переселенцы поначалу могли столкнуться с неприязненным и недоверчивым отношением, однако тесное общение, смешанные браки, совместные сделки с недвижимостью и другим имуществом, наконец, просто более близкое знакомство друг с другом уже при жизни одного поколения, как правило, приводили к полному стиранию различий между коренным и приезжим населением. В приграничных областях это наблюдалось достаточно часто, однако культурные барьеры между двумя категориями населения оказывались более стойкими. В этих регионах Европы долго сохранялись противоречия национального, религиозного и лингвистического характера. Новый город в Уэльсе или Силезии значительно отличался от нового города в Бедфордшире или Вестфалии уже в силу того, что модель для его основания была принесена извне.

Как мы только что отметили, испанская Реконкиста и — не всегда и в меньшей степени — христианское завоевание Сицилии и Сирии породили особый слой покоренного населения, исповедовавшего иную религию, нежели его правители и новые поселенцы. В то же время колониальное порабощение в средневековой Европе принимало не только такую форму. Породив четкое самосознание христиан в качестве populus christianus, которые, выражаясь бессмертными словами «Песни о Роланде», были «правыми», а язычники — «неправыми», средневековый колониализм вызвал к жизни и такие явления, как расизм в его идеологическом и психологическом варианте. Конечно, были районы, где эмигранты настолько превосходили в численности исконное население, что главным врагом переселенцев становились пни и болота, но такая ситуация была редкостью. Поскольку в целом в ходе средневековой экспансии той эпохи огромные все более крупные этнические и языковые группы людей переселялись в новые места в качестве завоевателей либо поселенцев, то средневековая католическая Европа все чаще оказывалась опоясана лингвистически и этнически разобщенными обществами. В Восточной Прибалтике и Ирландии, к примеру, колонисты сформировали зажиточную правящую элиту, тогда как большинство населения страны сохраняло свой исконный язык, культуру и структуру общества.