Слова: «Харун здесь, и он теперь христианин!» поразили их как удар молнии. Все собравшиеся затрепетали, и рука каждого потянулась к мечу. Но, когда Анна начала рассказывать о свершившемся чуде, послышались изумленные и восторженные крики. Благочестивый прелат призвал на всех благоволение Божье; после великолепных обрядов сарацина окропили святой водой, и в то же самое время он обручился с провансальской девой.

Очевидно, пират еще не искупил прошлое; несмотря на то, что он был счастлив, им овладела страшная тоска. Его преследовали кровавые видения, первая жена являлась ему каждую ночь, грозя близкой смертью и страшной карой, которая будет продолжаться до скончания века. Он стал чахнуть и угас спустя несколько месяцев. Анна же отправилась заканчивать свои дни в скит, находившийся на склоне горы, под замком, который построил Харун, и ее почитали в округе как святую, которую Бог призвал к себе, после того как она по его воле достаточно побыла на земле.

Местные жители утверждали, что в ночь смерти Харуна дух атамана явился его товарищам, пировавшим в Кабруари. Он рассказал им о своем вероотступничестве и сообщил, что обречен скитаться в этих местах и возвращаться на землю каждые сто лет; он мог получить от Всевышнего отпущение грехов, лишь пробыв во власти дьявола в течение еще двадцати веков. Я не знаю, правду ли говорят обитатели этого края; мне было известно только, что, по слухам, пират как никогда дерзко хозяйничал в долине Кабралос, и я преисполнилась решимостью с ним встретиться, раз не было иного способа выяснить истину.

От пещеры и часовни Анны не осталось и следа, но полуразрушенная крепость еще сохранилась. Мы поднялись в нее, или, вернее, я поднялась туда со своим конюшим — не Помаре, которого я оставила князю, а с одним итальянцем по имени шевалье Карменти; кроме того, меня сопровождали мой карлик, который никогда со мной не расставался и обладал храбростью великана, и два лакея, привезенные мной из Бидаша, отъявленные негодяи, которые убили бы самого короля по одному лишь моему знаку. Остальная моя свита осталась внизу и не досадовала на это. Едва я успела ступить на вершину, как в кустах послышались шаги. Я остановилась, и все прислушались. Кто-то расхаживал там, нисколько не таясь, в этом не было никаких сомнений. Конюший попытался меня отстранить, но я подняла его на смех, спросив, не принимает ли он меня за мокрую курицу.

— Я пришла сюда, чтобы узнать правду, и я ее узнаю. Разойдитесь во все стороны, шарьте повсюду, ищите; вы вооружены, ничего не бойтесь. К тому же, стоит нам поднять шум, и те, кто остался внизу, придут нам на помощь. Я останусь здесь со своим доблестным карликом, он сумеет меня защитить. Быть может, духи нам покажутся. Харун любил женский пол; если он захочет со мной встретиться, я его подожду.

Мои спутники попытались меня отговорить, но я решительно села на рухнувшую колонну и жестом приказала им повиноваться мне. Оставшись наедине с моим бедным карликом, я велела ему замолчать — его слабый надтреснутый голос напоминал мне звук трещотки на Страстной неделе. Он умолк, но заплакал, словно я дала ему пощечину. В качестве утешения я бросила ему лесной орех. Этот крошечный человечек был наряжен мной в костюм одного из персонажей картины Паоло Веронезе, находившейся в нашей галерее. Таким образом, он был одет по старинной моде и нисколько не портил моей затеи. Карлик обнажил свою короткую шпагу и встал на посту. Я же размышляла о том, до чего странно сидеть на колонне и в компании карлика ждать черта. Я бы охотно посмеялась над этим, если бы мне больше нечего было делать.

Спустя несколько минут мне показалось, что в находившемся позади меня кустарнике, таком густом, что сквозь него ничего нельзя было разглядеть, зашевелились ветки; я живо оглянулась, и мне показалось, что я вижу чей-то сверкающий взгляд и слышу чье-то прерывистое дыхание. Мой рыцарь по-прежнему прохаживался в нескольких шагах от меня; я прислушалась. Кто-то приближался, кто-то полз по земле; я сидела, словно прикованная к своему месту, и, вопреки здравому смыслу, ничего не боялась. Такая опасность доставляла мне удовольствие. Суждено ли мне было увидеть, как блеснет кинжал или из-за кустов появится жуткое лицо? Никакая сила на свете не заставила бы меня попытаться избежать этой встречи; и тут я услышала, как кто-то нежно-нежно прошептал мне на самое ухо приятным и мелодичным голосом:

— Это я.

— Кто? — спросила я, не поворачивая головы. Сначала я подумала о Пюигийеме, а затем о Филиппе, но этого не могло быть, и я выбросила из головы подобную мысль.

— Угадайте! — воскликнул неизвестный.

— Я не могу. Вы, случайно, не Харун? Я вас не знаю.

— Вы меня знаете.

Первоначальное непроизвольное чувство, вызванное, по-видимому, дурацкими выдумками моих слуг, постепенно сменялось любопытством. Я сделала резкое движение назад и оглянулась: это был Биариц. Мне следовало бы догадаться об этом. Кто еще, черт побери, мог сыграть роль пирата из загробного мира, как не он? Я была одновременно удивлена, смущена и довольна. То был превосходный сюжет для картины: Биариц, наполовину скрытый ветвями и метавший молнии своими черными глазами, прекраснее которых не было на свете, не считая глаз герцогини де Мазарини; я, опустившая взор, словно девочка-послушница за оградой монастыря; и храбрый карлик с поднятой длинной шпагой, готовый пронзить любого злоумышленника, будь-то человек или дух, и неподвижно, словно восковая фигура работы Бенуа, наблюдающий за тем, как я мирно беседую с выходцем с того света. Впоследствии воспоминание об этом часто вызывало у меня смех.

За несколько мгновений в моей голове промелькнуло множество догадок, и я все поняла. Биариц был союзником цыган, он явился сюда ради меня — его поступок напоминал подвиги его предков, витязей-варваров. Он хотел со мной встретиться; возможно, он собирался меня похитить — последнее не особенно меня прельщало. Мне нравилось положение княгини, и я не испытывала никакого желания менять его на любовь в шалаше, даже в качестве супруги самого великого Харуна собственной персоной. Воспользовавшись моим молчанием, Биариц приблизился и тут же встал на колени у моего локтя. Он не сводил с меня глаз, и я чувствовала, как его пламенные взгляды обжигают мое лицо; пряди его волос, соприкасавшиеся от ветра с моими локонами, щекотали мое полуобнаженное плечо — плащ, который я накинула второпях, соскользнул с меня.

— Это вы! Это вы! — в двадцатый раз подряд повторяла я восторженным тоном, не беспокоясь о том, что нас кто-нибудь услышит: мне казалось, что в целом мире нет никого, кроме нас двоих.

Овладев собой, хотя и не вполне, я попыталась улыбнуться, пошутив над Биарицем.

— Сударь, — сказала я, — для чего вы под чужой личиной бродите по дорогам и наводите страх на маленьких детей? Он не удостоил меня ответом; мои слова его не обидели.

— Вас разыскивают, и вас найдут, что вы тогда скажете?

— Ничего, что затронет нашу честь, сударыня; я скорее умру, чем скажу такое.

— Я вовсе не желаю, чтобы вы умирали. Сейчас вернутся мои слуги, и тогда…

Не успела я закончить, как в конце просеки показался шевалье Карменти; я мгновенно опомнилась и сделала знак Биарицу подняться; затем я подозвала своего конюшего, карлика и сказала, указывая на незнакомца, вызывавшего у них сильное беспокойство: