Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды, когда я уже привычно тенью шел за Лолин, она вдруг скорчилась от боли, держась за живот. Прохожие бросились к ней. Я затерялся в толпе. Все хотели помочь, какая-то женщина побежала звонить в “скорую”. У Лолин отошли воды. Ребенок рвался наружу. Ребенок Полито.
Я пошел домой, переоделся, чтобы не выглядеть как бродяга, взял кое-что и отправился в больницу Сант-Пау. Я знал, что Лолин повезут туда, потому что она там работала.
Пусть у меня недоставало храбрости встретиться с ней лицом к лицу, но я не мог уехать, не взглянув хотя бы издали на ребенка Полито. Я должен был убедиться, что все хорошо.
Мяч снова приземлился у моих ног, и я легонько пнул его. Кто-то потянул меня за брючину, требуя внимания.
– Ты гитайист? – Девочка лет трех-четырех показала на мою гитару.
Я взял гитару с собой, не мог оставить. А еще коробку из-под обуви – туда уместились имевшиеся у меня ценности. Это было все, что я хотел забрать из старой жизни в новую. Больше ничего. Я улыбнулся девочке:
– Ну да. То есть сейчас уже нет, но раньше был гитаристом.
– Яньше? Когда?
– Давно.
– Вчея?
– Нет, еще раньше.
– Тогда зачем тебе гитая?
– Анита, оставь сеньора в покое.
– Все в порядке. – Я взглянул на мать и снова обратился к девочке: – Я взял гитару, чтобы ей не было одиноко.
– Ей одной стьяшно?
– Да… думаю, да.
– И мне… – сказала девочка, смущаясь.
– Ничего. Мне тоже, – шепнул я.
– Тебе?! – удивилась девочка. – Ты же взьослый!
– Сказать секрет? (Девочка нетерпеливо кивнула.) Чем старше человек, тем страшнее быть одному.
– А ты один?
– Нет, но скоро останусь один.
– Тогда не оставайся один, – сказала девочка с неумолимой логикой своих четырех лет.
Я уже готов был изменить мнение о детях, но в этот момент мяч, до тех пор пролетавший мимо, угодил малышке в голову, и она завопила так, что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. Виновник? Довольно смеющийся трехлетний бандит.
– Хуанито, немедленно попроси прощения! – приказала мать, но чертенок только шире улыбнулся и замотал головой. – Хуанито Серрат! Или ты сейчас же попросишь у девочки прощения, или…
Увидев, что мать сворачивает в трубочку журнал, который секунду назад читала, он подошел к девочке и с неохотой слюняво чмокнул ее в щеку. Девочка еще хныкала, но матери уже опять уткнулись в свои журналы. Не прошло и пяти секунд, как мяч снова стал летать по холлу. А мы все-таки были в больнице, хотя и в детском отделении! Мяч летал туда и сюда, раздражая меня все сильнее. Он уже двадцать раз попал мне по ногам. Хватит. Я поймал мяч и, не в силах больше сдерживаться, заорал:
– Мальчик, надоел уже со своим мячом!
Я хотел отбросить его подальше, но попал в дверной косяк, мяч отскочил от пола, потом от столика и наконец улетел в окно.
Мамаши оторвали глаза от журналов и дружно уставились на меня.
– Простите… Я не хотел…
И будто только этого мне не хватало, мальчик разрыдался.
– Мой мячик! – завыл он.
Через несколько секунд плач, как вирус, перекинулся на другого малыша и дальше. Вскоре все дети в холле безутешно рыдали, а их матери смотрели на меня с неподдельной ненавистью. Мне оставалось одно – взять гитару. Я вспомнил дурацкую песенку, которую когда-то пел в грузовике сиротам, и прибег к ней снова. Она отлично сработала, слезы сменились смехом. Конечно, я зарекался играть на гитаре, но одно дело – вернуться к своим песням, и совсем другое – паясничать. Я был готов на все, лишь бы маленькие паразиты умолкли.
Старая подруга в последний раз выручила меня. Лишь один мальчик никак не мог успокоиться. Он притих, но лицо его выражало глубокую печаль. Можно понять: это его мячик улетел в окно.
– Хочешь, скажу секрет? (Хуанито утер слезы и осторожно подошел, молодец.) Это волшебная гитара, – шепнул я.
– Волшебная? – удивился малыш, сразу забыв про мяч.
– Да. Она говорящая.
– Честно? – Хуанито открыл рот.
– Честно-пречестно.
Мальчик приложил ухо к деревянному корпусу.
– Я ничего не слышу, – разочарованно сказал он.
– Еще бы! Чтобы гитара заговорила, нужно сначала научиться на ней играть. Тогда она заговорит и даже запоет и засмеется.
– А плакать она умеет?
– Да. Но только когда тебе самому грустно. – Я с горечью взглянул на гитару, но тут же встряхнулся. – Ты все равно играй, даже если очень грустно. Это лучшее лекарство.
Хуанито широко раскрыл глаза и повернулся к матери:
– Мама, мама! У меня волшебная гитара!
– Вы нам ничего не должны. Подумаешь, мячик. Он случайно улетел, а Хуанито вел себя…
– Ну что вы, я просто хочу сделать подарок… правда.
Мать Хуанито стала спорить, говоря, что это уж слишком, но я ее переспорил. Скрепя сердце я протянул ей гитару и подытожил слегка дрогнувшим голосом:
– Там, куда я отправляюсь, гитара мне не понадобится.
– Хорошо, – женщина улыбнулась, – спасибо. Может, Хуанито наконец перестанет надоедать всем своим мячиком.
Остальные мамаши рассмеялись. Когда я попрощался, они проводили меня жалостливыми взглядами. Думаю, ни от кого не укрылось, с какой болью я расставался со старой подругой. На душе было тяжко, я молился, чтобы мелкий хулиган не разломал гитару в щепы.
Уж если я хотел порвать с прошлым, начинать следовало с гитары и всего, что она для меня значила. По правде говоря, я дарил ей новое будущее и спасал от пыли, которой она покрылась бы, оставшись у меня. Теперь она принадлежала трехлетнему малышу Хуанито Серрату. Возможно, со временем он научится ее ценить. Я решил надеяться на это, глубоко вздохнул и окончательно подавил в себе желание вернуться и вырвать гитару из детских ручонок. Что сделано, то сделано. Хуже было осознавать, что если прощание с гитарой разбило мне сердце… то что будет дальше? Как выдержать то, что меня ждет?
В таких раздумьях я направился к палате Лолин. Пора. Другого случая не будет. Нужно просто войти, сказать “привет”, а дальше все само покатится. На полу возле двери стояли два букета. Я заглянул
