В небольшой прихожей, у столика с телефоном, дулись в шашки — со щелканьем о доску и вскриками — два дежурных: рыжая Ленка Орехова и неугомонный, как чертик, быстроглазый Митька Игоркин. Оба подскочили, завопили «ура», будто не видели Валентина целый год.

— Привет, господа вахтенные командиры! Адмирал здесь? Новости имеются?

Митька отрапортовал, что «адмирал тута», особых новостей нет, а Валентина кто-то разыскивал по телефону.

— Какой-то дядька. Сказал, чтобы ты сразу позвонил, как придешь. Я записал телефон.

«Господи, уже и здесь отыскали», — подумал Валентин.

Номер был незнакомый. Откликнулись сразу:

— Штаб-поручик Ряжский. Что вы хотели?

— Не знаю… Это вы что-то хотели. Просили меня позвонить, номер оставили.

— Фамилия…

— Чья? Моя?

— Ну не моя же! Я свою знаю. И вам представился, по-моему.

— Волынов моя фамилия, — с нарастающим чувством неволи и близких неприятностей отозвался Валентин. И попытался все-таки сохранить независимый тон. — А в чем дело, штаб-поручик Ряжский?

— Зайдите к нам. В отдел воинского резерва. К шестнадцати часам.

— Это… обязательно?

Штаб-поручик отозвался со смесью скуки и легкого злорадства:

— Это на ваше усмотрение. Но если не явитесь, встанет вопрос об уклонении.

— Уклонении… от чего?

— Придете — все узнаете… — И застонали короткие гудки.

…Это было восемь лет назад, в эпоху «всеобщей стабильности», за два года до кончины Верного Продолжателя…

Дверь дачного домика была хлипкая, и после второго удара Валентин внес ее внутрь на левом плече. Отшвырнул к стене, рявкнул:

— Ты что делаешь с ребенком, падаль такая!!

Мухобоя отшатнуло в угол. Он поскользнулся, грохнулся, выпустил свою «хлопалку», вскочил…

— Стоять! Руки!..

Мухобой машинально вскинул руки над плечами (знает, гад!), но тут же опустил. Мигом пришел в себя.

— Вы что себе позволяете! Гражданин Волынов!..

— Я тебе покажу «гражданина»… — Валентин запально дышал. Вдруг сильно заболели негнущиеся пальцы и кисть левой руки. — Илюшка… ты иди. Я тут… поговорю…

Илюшка смотрел мокрыми глазами, из-за стола не встал. Подбородок был запрокинут, на горле дрожала синяя жилка.

— Иди и ничего не бойся, — выдохнул Валентин. — А я…

— Вы, собственно, почему здесь распоряжаетесь? — с полным теперь самообладанием произнес Мухобой. — Вам кто позволил врываться и громить?

— Иди, Илюшка, — третий раз, уже ровнее, выговорил Валентин. — Теперь не он здесь командует, а я. Он… снят с должности.

Илюшка быстро облизнул губы.

— Значит… он не будет подписывать документ?

— Что? Какой документ?.. Ничего он не будет подписывать! Только протокол своего допроса. У следователя… Иди, малыш…

Илюшка шевельнулся. Сказал тихо и отрывисто:

— Я ведь сам-то не отвяжу…

— Что?

— Ноги… — Он опять качнулся на табурете.

И Валентин увидел, что Илюшкины коричневые икры туго примотаны бинтами к табуретным ножкам. Морщась от жалости и будто от собственной боли, Валентин отцепил от пояса и раскрыл ножик-брелок (он всегда точил им карандаши). Чиркнул по марлевым лентам, они опали. Валентин яростно размотал, скомкал бинты, швырнул их в рожу неподвижного Мухобоя. Бинты не долетели, распустились в воздухе. Мухобой не шевельнулся.

Валентин за плечи подвел Илюшку к порогу (плечи вздрагивали).

— Обувайся и беги скорее…

Илюшка торопливо застегнул сандалии. Потом не то всхлипнул, не то прошептал:

— До свидания…

— Беги… Да! Заскочи на поляну у заброшенной будки, скажи ребятам, что они свободны…

Илюшка тяжело, не похоже на себя, побежал через ромашки под лиловым грозовым небом. Сильно сверкнуло, и почти сразу ахнул гром. Валентин рывком обернулся к Мухобою. Тот улыбнулся. Улыбка на костистом, обтянутом сухой кожей лице была как прямая черная щель.

— Значит, вы, Валентин Валерьевич, сняли меня с должности?

— Уголовный преступник не может быть воспитателем. Вы избивали ребенка.

— «Избивали»! — вдруг взвизгнул Мухобой. Истерично, по-бабьи. — Дурак! А как с ней управляться, с этой сворой? Ты пробовал?! — Он раскорячился, кожа на лице обмякла.

«Псих», — понял Валентин. Сказал брезгливо:

— Сам ты «свора». Кто таких гадов подпускает к детям?

— А ты… ты хоть знаешь, какие они… «дети»! Нынешние! Их только так и можно! В руках держать! Они же… каждый второй… Ты статистику читаешь?! Творческая личность, туда тебя…

— Давай, расскажи мне о детской проституции и наркомании, — уже почти спокойно отозвался Валентин. — О росте преступности и нравственной ущербности малолетних. А кто виноват? Не такая ли мразь и садисты, как ты?

— Нет! — снова взвизгнул Мухобой. — Такие, как ты! Рисовальщик, а слепой! Думаешь, они такие, как на твоих картинках? Рисуешь большеглазых голубых мальчиков… Потому что сам голубой!

Валентин понял не сразу. Потом ожгло. Глазом прикинул расстояние — метра четыре. Мухобой вмиг среагировал — скакнул в позицию. Ребрами затвердевших ладоней стригуще махнул перед собой. Знакомо так. «Э, да ты „южанин“! Доброволец славных батальонов захвата! Ладно, это тебе не с бородатыми дехканами…» Валентин шагнул. Увидел встречный взмах, рванулся в сторону, ощущая, как под напором стремительного тела мнутся, сжимаются силовые линии пространства. Он знал, что сейчас перед Мухобоем на миг возникнет черный, обморочный провал вакуума. А потом…

Потом он без всяких приемов, наотмашь врезал оторопевшему Мухобою по сопатке — так, что красные ошметки из ноздрей! Мухобой затылком разбил зеркало шкафа, съехал вперед ногами на пластиковый пол и… Такого Валентин вовсе не ждал! Мухобой крутнулся набок и, разрывая брючный карман, выхватил тупорылый револьвер.

— Брось, идиот!

Мигнул у ствола желтый огонек. Выстрел слился с новым ударом грозы. Валентин опять рывком в сторону смял пространство, пропустил пулю над плечом, в дверь. «Не зацепила бы кого…» Теперь носком башмака по вытянутой руке. По кисти, чтобы рука назад, а револьвер по дуге — вверх и вперед… Так!

Валентин поймал револьвер в воздухе, как взлетевшего голубя. Размахнулся ногой опять. Увидел кривую маску Мухобоя, окровавленный рот, задержал удар… Поставил предохранитель, затолкал оружие теплым стволом за пояс и вышел из домика.