Наконец нам удалось оторвать Маргарет от сына. Мы потащили ее назад к бакалейной лавке, а она изо всех сил старалась высвободиться.

— Только не говори, что убиваешь ради тех несчастных, которые живут здесь! — кричала Маргарет. — Сегодня они могли погибнуть из-за тебя!

— Если произойдет революция, их дети станут счастливее, — не унимался и Бруклин. — Они будут благодарить меня.

— Мразь! — брызжа слюной, возопила разъяренная мать.

— Мрази — это лорд Палмерстон и ему подобные. Чем быстрее народ уничтожит их и сокрушит созданный ими порядок вещей, тем скорее эта страна перестанет страдать!

— Полковник! Спасибо, что не тронули мою дочь!

Я обернулась и увидела, как на пороге лавки появился отец.

— Кто там? — спросил Бруклин. — Любитель Опиума?

Отец сделал пару шагов, чтобы его осветила луна.

— Хоть я вам и признателен, все же должен выразить и свое неодобрение: вы не совсем честны с нами.

— Ах ты, маленький засранец!

— Я не маленький, а худой.

— Для тебя все шутка! Опиум. Насилие. Все у тебя вызывает веселье. «Стоит только человеку не в меру увлечься убийством, как он очень скоро не останавливается и перед ограблением, — с пренебрежительным видом процитировал Бруклин. — А от грабежа недалеко до пьянства и небрежения воскресным днем, а там — всего один шаг до неучтивости и нерасторопности. Ступив однажды на скользкую дорожку, никогда не знаешь, где остановишься. Многие относили начало своего падения ко времени того или иного убийства, над которым прежде особенно не задумывались».

— Мне приятно, что вы так точно цитируете мои произведения.

— Ты и есть мразь, как выражается моя мать. Твои восторги по поводу опиума и насилия послужили причиной стольких смертей, что мне даже и не снилось.

Вдалеке послышались тревожные сигналы пожарных экипажей. Отец обернулся.

Я проследила за его взглядом и увидела на востоке сияние над тем местом, где, как мне сказали, находились доки Британской Ост-Индской компании. Над сиянием поднимались в небо искры. Мне они напомнили рой причудливых огненных насекомых. Ветер кружил их в воздухе и нес в нашем направлении. Но сюрреалистический фейерверк прекращался, не долетая до того места, где мы стояли. Ветер, его раздувавший, сам же его и гасил.

Когда я снова посмотрела на отца, он находился уже на шаг ближе к Бруклину.

— Уверяю вас, полковник, я не нахожу ничего веселого ни в опиуме, ни в насилии. Каждый день в течение последних пятидесяти лет я сожалею о том ужасном часе, когда мне пришлось в первый раз принять лауданум, чтобы ослабить лицевые боли. Что же касается насилия, я буквально вынужден о нем писать. А пишу я на эту тему с несомненным юмором, потому что мне очень страшно. Много лет назад мне довелось смотреть в глаза бешеному псу. На губах у него пузырилась пена, а во взгляде читалась такая жуткая злоба, что я оказался загипнотизирован и не мог отвернуться.

— Так ты сравниваешь меня с бешеным псом? — осклабился Бруклин и вытащил кинжал.

— Ни в коем случае. Бешеный пес не знает, что творит. Вы же, напротив, совершенно ясно осознаете, что именно делаете. Пусть даже не понимаете, почему так поступаете.

— Все это не имеет смысла. Опиум помутил тебе рассудок.

— Совсем наоборот — он проясняет мои мысли.

Судя по усиливающимся звукам, на месте взрыва собиралось все больше пожарных экипажей.

— Пожар стихает, — заметил отец. — Ситуация находится под контролем. Так что вы проиграли, полковник. И я осмелюсь заметить, вы стоите в большой луже крови. Нам послать за доктором?

— Я переносил и более тяжелые повреждения.

— Тела или рассудка?

— Рассудка? Вы опять меня оскорбляете?

Бруклин сделал угрожающий жест в сторону отца, и тут же вперед выступил, помахивая дубинкой, Беккер.

— Констебль, — обратился к нему полковник, — неужели вы действительно думаете, что справитесь со мной, пусть даже я сейчас не совсем в форме? Возможно, не спорю, вы в данный момент и сильнее меня, но у вас начисто отсутствует одно важное качество.

— Какое же? — спросил Беккер.

— Готовность без колебаний убить противника. Ну-ка, покопайтесь у себя в душе. Вы готовы убить меня или серьезно изувечить в такой же степени, в какой я готов проделать это с вами, без малейшего промедления и сожаления?

Беккер промолчал.

— Возможно, вы готовы защищать Любителя Опиума (уж не знаю почему), его дочь или эту женщину, которая называет себя моей матерью, — продолжал Бруклин. — Но одного только благородства недостаточно. У вас нет того характера, нет того многолетнего опыта, которым наделила меня Англия, благодаря чему я стал настоящим профессионалом. Райану я уже преподал этот урок.

— Райан?! — воскликнул Беккер. — Что с ним?

— Это он меня подстрелил. Но у него не хватило решимости довести начатое до конца. Я показал ему, в чем он слабее меня.

— Что вы ему показали? Где он?

— Последний раз, когда я его видел, он валялся в луже крови и был занят тем, что пытался запихнуть на место кишки.

— Вы…

— Беккер! — крикнул отец констеблю, который, похоже, собрался броситься на негодяя. — Этого он и добивается. Он вас дразнит. Неужели вы еще не поняли? Ему нужен мотив, чтобы можно было оправдать убийство.

Беккер замер.

— Очень мудро, — усмехнулся Бруклин. — Маленький засранец спас вам жизнь.

— Полковник, а лужа крови у ваших ног разрастается. Вы уверены, что нам не пора послать за доктором?

— Подозреваю, что доктор здесь не поможет, — покачал головой полковник.

— И вы решили покончить с собой не как ваш отец, в петле, а истечь кровью до смерти?

— Смерть от ран, полученных в сражении, всегда почетна.

— Судя по количеству потерянной вами крови, у нас осталось не так много времени. Скажите, полковник, зачем вы стегаете себя кнутом?

— Ты не стесняешься говорить о таких вещах в присутствии женщин?

— Им предстоит услышать еще и не такое. Отвечайте на мой вопрос: зачем вы стегаете себя?

— Ты хуже вора!

— Согласен. Залезть в вашу спальню было недостойным поступком. Так зачем вы…

— Я наказываю себя за все те убийства, которые совершил.