Это стало весьма распространенной точкой зрения.

Опровержение ее столь же губительно в условиях политкорректности – как замечание о том, что цвет кожи у белых и африканцев различен, а одноглазый близорукий человек с астигматизмом видит не так, как обычный гражданин с двумя глазами. Следует считать, что всякий видит по-своему.

Так говорят часто, это мнение сделалось правилом, оно уравнивает в правах всех художников.

И положить конец этому безобразию необходимо.

Художник не равен художнику.

Сезанн – художник меньшего калибра, чем Микеланджело, поскольку сказал меньше, подумал о меньшем, и роль сыграл в истории мысли – меньшую.

Он значительный художник – и он первый оскорбился бы за армию искусств, если бы услышал, что он в субординации приравнен к Микеланджело. Известен случай, когда Сезанн пошел с поднятыми кулаками на Эмиля Бернара, когда тот сравнил его с Делакруа.

Для военного (реального, не карикатурного) не может быть большего оскорбления, нежели неуважение к военной дисциплине.

Искусство – это армия, так к нему и следует относиться. Маяковские «приказы по армии искусств» они написаны в полном соответствии с обстоятельствами дела.

Искусство – это армия, и сражение ведется бесконечно. А с кем это сражение, понятно гораздо более отчетливо, нежели в случае бомбардировок Ирака. Искусство ведет бой против интеллектуальной и моральной неполноценности, против небытия.

Есть маршалы и генералы, полковники и адьютанты, есть штабная сволочь – кураторы, есть обозная публика – спекулянты, есть тыловые крысы – знатоки, и есть еще мародеры, дезертиры, вредители. Все как и положено.

И вот вообразите себе распустившуюся, расхлябанную армию – точно французы на Березине, точно армия Валленштейна после убийста герцога, точно румынские войска под Одессой – вот эта самая расхлябанная армия и есть искусство наших дней.

В кабаках дезертиры хвалятся медалями, которые купили на базаре, а тыловой снабженец доказывает что он боевой генерал, потому что однажды стоял недалеко от пушки.

Знаете ли, в искусстве есть правила и законы, которые знать необходимо и надо выполнять. Например, художник обязан уметь рисовать – так же точно, как солдат обязан уметь стрелять. А если он не умеет рисовать, пусть идет на кухню чистить картошку.

Художник должен уважать и чтить старших по рангу, иначе он не уважает искусство как таковое – а если он не соблюдает субординацию, ему место в гарнизонной тюрьме.

Современная армия мародеров и дезертиров постановила считать охоту на кур и воровство в деревнях – действием, равным по значению операции на Курской дуге: вот так им видится миссия солдата, так они видят правду момента. Но оттого, что среди дезертиров принято считать, что воровство – норма, воровство нормой не становится.

В гарнизонной тюрьме давно находится Малевич с Родченко, а Ворхола военно-полевой суд давно приговорил к расстрелу за мародерство. И никакого снисхождения не будет никакому лентяю, никакому взволнованному своей значительностью поэту, который вообразит, что трех штрихов довольно, чтобы попасть в главнокомандующие. Сражение никто отменить не в силах – а уклонившийся считается дезертиром, вот и все.

И хватит врать. Мондриан неизмеримо хуже, чем Тициан, а Клее в тысячу раз менее значителен, чем Рембрандт.

Вопрос в другом: сможем ли собрать армию снова, разбежавшихся по соседским дворам мародеров?

У Бодлера есть стихотворение о художниках, «Маяки», в котором он говорит про «пароль, повторяемый цепью дозорных, сигнальные вспышки на крепостях горных, маяки для застигнутых бурей пловцов» – так, через века, отдаются приказания по армии искусств.

Их следует выполнять.

И солдату требуется знать свое место. И не претендовать на лишние звездочки на погонах, пока их не заслужил. Докажешь в бою – со временем дадут, и медалями в кабаках хвастать – это для штабной сволочи.

Генералиссимусом был Микеланджело, маршалом – Леонардо, командовал фронтом – Брейгель, генерал-майором является – Рембрандт, генералом – Ван Гог, полковником – Мунк; эта субординация необходима. Нет равенства, понимаете? Нет никаого равенства – потому что это работа и бой.

И никаких претезий на то, что я не полковник, быть не может. Зато я капитан бронетанковых войск и ни минуты не сидел в тылу.

Звезд – не существует, есть звездочки на погонах. И это гораздо более почетно.

Мне повезло, я застал многих: Мамардашвили, Ракитова, Зиновьева, Аверинцева, отца (то есть Карла Кантора). Ильенкова не видел, но разговоры о нем были живы – а также западных мыслителей – Мальдонадо, Негри, Хобсбаума (с двумя последними сдружился отдельно – с Мальдонадо через отца) – список можно еще продолжить.

Здесь важно вот что: некоторые были, как теперь сказали бы, левыми, другие правыми – но тогда этого игрушечного деления не существовало: ценилась мысль, а не бирка.

Они были разными и равными: Зиновьев был логиком, отец занимался философией истории, Левада социологией, Мераб был картезианцем (загадочное тогда слово), Пятигорский вовсе буддистом, Щедровицкий занимался методологией. Иногда вспоминали, что Щедровицкий и Мераб были учениками Зиновьева, впрочем, тут же оговаривались, что Мераб знает много больше своего учителя собственно в истории философии.

Понимаете, дело было не в этом. Дело было не в предмете.

Знаний в мире много, знания надо знать, это необходимо. Но еще важнее уметь знания думать. Эти люди умели думать по-разному – и каждый делал и думал свое. Это была компания удивительных людей, живущих не регалиями, но долгими мыслями. И они ценили только мысль – а не застольный треп. Каждый в компании знал, что познание составляется из многих знаний, и они ценили подлинность друга. Философия истории, которую написал отец, была дисциплиной, неведомой Александру Александровичу, а логика Зиновьева не могла бы быть оспорена Левадой и так далее. Видите ли, табели о рангах стала сочинять интеллигентная шпана, которая никогда не умела ни думать, ни знать, – и эти табели о рангах не имеют ничего общего с подлинной иерархией мысли, о которой я писал давеча.

Попробую объяснить, что такое иерархия мысли. Это важно понять. Мысль – это субстанция, которая по определению длится вечно: размышление – процесс, протяженный в бесконечность. Вы не можете прервать процесс думанья без того, чтобы мысль перестала быть мыслью. Она размысливается, размыливается. Мысль важно все время держать в режиме думанья. Причем, когда вы перестаете ее думать, это вы выпадаете из процесса мышления, а не наоборот. То есть (применимо к изобразительному искусству, например) художник, решивший, что мир состоит из полосок и квадратов, додумал до этой стадии, а дальше думать уже перестал. С этих пор он стал ремесленником по изготовлению квадратиков. Но от этого субстанция идеи не прекратила свое бытие – эта субстанция по-прежнему есть – просто некий субъект остановил думанье.