В. И ничего больше? Ничего?..

О. Решительно ничего.

В. Значит, вы отрицаете, Меред, что передали сигарету с марихуаной семнадцатилетней девочке?..

О. А почему я должен это отрицать?

Марвин присвистнул.

— Больно слушать такое, — сказал он.

— Он сам себя губит, да? — осторожно спросила Элина. — Моей матери, наверное, следовало быть осторожнее, не задавать ему таких вопросов?

В. Скажите, Меред, когда вы говорите «революция», вы имеете в виду революцию в политическом и экономическом смысле этого слова, как в России и в красном Китае?

О. Только — на первой стадии. Главное — это перевернуть все, во что верят люди вроде вас. И ваших слушателей. Вот это — реальность, а все, чем забиты ващи мозги, — нереально. Со временем революция перекроит все головы на всем земном шаре, полностью трансформирует. Я думаю, поэтому старомодные марксисты и либералы так яростно, так рьяно выступают против меня: они верят в материю, но не в ее трансцендентность. Они верят в шелуху, но не в любовь.

В. Во что верят?.. Что вы сказали?..

О. В шелуху.

Вид у Марии был озадаченный, словно она никогда не слышала такого слова. Но она тут же снова улыбнулась и продолжала своим приятным, хорошо поставленным голосом:

В. Как же вы предлагаете всем нам достичь этой трансцендентности, Меред? Вы за то, чтобы пользоваться наркотиками, да?

О. Для начала — да. На первой стадии. Но я против торговли наркотиками, и эта сторона моей деятельности вызывает ярость властей, потому что они, конечно, изрядно на этом наживаются, и потом наркотики не облагают налогом. Когда я выступаю в своих лекциях за свободу пользования наркотиками, свободу галлюцинации, они ужас как на меня ополчаются.

В. Свобода пользования наркотиками — значит, наркотики для всех? Какого рода наркотики, Меред?

О. ЛСД, гашиш, опий, что угодно — аспирин, алкоголь, ну, словом, весь набор, и рассуждаю я так: никакой элитарности, никакого привилегированного класса имеющих право на галлюцинации. Галлюцинации не должны быть прерогативой избранных, столь же недостижимой для масс, как все идеалы прошлого, — народ не должен с этим мириться. Он должен восстать.

В. Возможно, государству следует предоставлять людям наркотики?..

О. Да. Пока государство не будет уничтожено. Со временем все мы поймем, что наркотики — это привычка, ведущая к праздности, как четки. И они выпадут из нашей фазы. Я исключил наркотики из моей жизни уже давно, и это является еще одним поводом, настраивающим против меня тех, кто ими пользуется. Они обвиняют меня в фарисействе, тогда как на самом деле я признаю, что некоторым людям нужны наркотики и всегда будут нужны. Мы же все индивидуальны. Я не хочу становиться в позу судьи.

В. Не хотите становиться в позу судьи?.. Но, по-моему, вы крайне сурово осудили наше общество, Меред, разве не так?

О. Я не осуждаю, я люблю. «Кто крепко любит, тот крепко наказывает». И я наказываю, да, но не физически — я, видите ли, всецело против насилия: я наказываю любовью.

В. Я вас не понимаю.

О. Конечно, не понимаете. Вы же обычная невежественная женщина — как вы можете меня понять? Я наказываю любовью, примером моей любви, моего существования, что должно устыдить моих врагов и заставить их понять ту разницу, которая существует между мной и ими… Меред говорил легко и откровенно, точно он вовсе и не оскорблял Марию, а Мария на какое-то время даже умолкла и в изумлении лишь смотрела на него; потом, заглянув в карточку, поспешно прочла очередной вопрос:

В. Любовь… с помощью любви… Под этой «Любовью» вы подразумеваете, Меред, нормальную половую любовь, обычную для нашей цивилизации, любовь в форме брака?..

О. Я имею в виду чистейшую любовь, я имею в виду любовь божественную, космическую, движущую силу вселенной, которая распространяется на все. Женщины, мужчины, дети, животные, растения, камни. Произведения искусства. Мир физической реальности. Юпитер сожительствовал с облаками, и я тоже сожительствовал с облаками.

В. С облаками?..

О. Да. Принявшими форму людей.

Мария, не мигая, смотрела на него. Дальше она продолжать уже не могла.

Затем, после смущенного, озадаченного молчания, когда Меред принялся пылко излагать свою концепцию «революции» и что она всем несет, Мария наконец нашла в себе силы закончить передачу. Последние слова она произнесла даже весело и, как всегда, с улыбкой объявила о том, кого будет интервьюировать на будущей неделе.

Марвин выключил телевизор.

— Слава Богу, — сказал Марвин. — Еле досидел до конца!

А Элина продолжала смотреть на пустой экран. Наконец она произнесла:

— А ты мог бы помочь ему?.. Я хочу сказать… если бы ты…

— Да я к этому сумасшедшему близко не подойду, — сказал Марвин.

3

Однажды в июне, вскоре после полудня, Марвин неожиданно вернулся домой и сказал Элине, чтобы она быстро собрала чемодан — взяла, сколько потребуется на несколько дней: через десять-пятнадцать минут они уезжают в аэропорт — быстрее, пожалуйста, быстрее, это очень важно.

Он прошел с ней в спальню, швырнул большой рыжий кожаный чемодан на кровать и стал помогать упаковываться — открывал ящики, протягивал ей вещи. Элина удивилась, но не стала расспрашивать мужа — лицо у него было красное, более жесткое, чем всеща, и он, казалось, избегал смотреть на нее, словно опасался, что она может прочесть в его глазах — стыд, страх? У него даже под кожей заходили желваки от напряжения. Особенно вокруг рта — крепко сжатого, волевого. Элина испугалась бы, если бы не заметила, что напуган-то он, и почувствовала за это благодарность к нему. Словом, ей ничего не оставалось, как повиноваться.

— Самолет вылетает через час, — сказал Марвин, с трудом переводя дух. Он диким взглядом обвел комнату. — Ты все собрала?

— Куда я лечу? — спросила Элина.

— В Калифорнию.

— Одна?

— Да, одна, ну же, Элина, поторапливайся — эту штуку можно закрывать?.. Тебе еще что-нибудь нужно? Если понадобится, ты ведь можешь и там купить, там можно купить все что угодно, — сказал Марвин. Он захлопнул чемодан и застегнул замки. Потом посмотрел на нее — быстро, оценивающе, и она увидела в его взгляде все — его любовь, его страх. — Сейчас летишь одна, а я приеду через несколько дней. Не волнуйся. Даже не думай об этом.

Держа ее под руку, он поспешно спустился с ней по широкой, устланной ковром лестнице — большой чемодан то и дело стучал по ступеням. У двери на улицу стоял человек — незнакомый. Элина удивленно посмотрела на него. Он на нее не смотрел, лишь открыл дверь перед Марвином и хотел взять у него чемодан, но Марвин в спешке, видимо, думая о чем-то другом, не заметил его жеста, сам подошел к машине и бросил чемодан в открытый багажник.