Он взглянул на нее искоса. Некоторое время он молчал. А Элине казалось, что она слышит, как он говорит — всем тем же ироничным, полунасмешливым тоном, — как слова быстро прокручиваются у него в мозгу. Она чувствовала, как наполнено мыслями, словами его молчание. Она подумала, что надо что-то сказать, надо завести с ним разговор, как она это делает на приемах или завтраках, надо нарушить это молчание, которое как раз и позволяет вести такую вот беззвучную беседу, — она боялась молчания, особенно в присутствии мужчин. Но сейчас не могла придумать, что бы такое сказать.

Когда они подъезжали к дому Марвина, Элина приподняла руку, как бы предупреждая водителя, что надо остановиться, и он тотчас произнес: «Да, я знаю, что вы живете здесь». Они въехали в ограду, окружавшую дом с трех сторон, — четверть мили гранитной стены, скрывавшей владение от посторонних глаз. Чугунные ворота у въезда были открыты. Прежде чем Элина успела сказать, чтобы он высадил ее здесь, он свернул на подъездную аллею, и Элина почувствовала толчок — словно ее толкнули во сне, — когда колеса машины запрыгали по гравию.

Он подъехал к самому дому, который стоял далеко от дороги. Элина чувствовала в нем какое-то странное возбуждение. Она чуть ли не физически ощутила, как взметнулись его глаза, когда он быстрым взглядом окинул огромный дом, и лужайку, и просторы озера позади. Она помнила свое первое впечатление от всего этого, но она тогда не почувствовала такого волнения, как этот мужчина.

Он нажал на тормоз. Пригнулся к рулю и стал смотреть на то, что открывалось взгляду. Теперь она чувствовала себя в безопасности, в большей безопасности. Вот она сейчас выйдет и расстанется с ним, отопрет дверь, войдет в дом, закроет за собой дверь — и все.

Не глядя на нее, он открыл дверцу со своей стороны.

— Мне нужно позвонить, — сказал он.

Элина еще с минуту посидела — не оттого, что была в трансе или в шоке, а просто без воли, без сил, вне времени и пространства; скорее всего она ждала, когда к ней вернется ее нормальное «я». Она верила, что так будет. Затем очень осторожно, чувствуя, что она делает все очень осторожно, но без страха, она открыла дверцу машины — дверца открылась с трудом — и вышла. Начался дождь. Она почувствовала на своем лице крупные мягкие капли, и они показались ей какими-то чудными, странными. Почему они капают откуда-то из такого далека?

Она услышала чьи-то шаги по гравию. Они направлялись к ней. Она не могла сказать, плакала ли она или просто стояла под дождем. Слезы казались чем-то не имеющим к ней отношения, застывшим. Должно быть, это дождь. Мужчина что-то говорил ей — давал советы или подшучивал? Она почувствовала тяжесть волос, которые сегодня утром так тщательно уложила… Но, казалось, это было годы назад, целую жизнь назад. Она с трудом могла припомнить, когда это было.

— Сегодня такой день, когда случаются обмороки и параличи, — сказал мужчина. — В такой день многое разбивается.

Элина смотрела на его ноги, на его ботинки. Это были потертые, ничем не примечательные черные кожаные ботинки. На одном из шнурков не хватало металлического кончика. Элина заметила, каким настоящим, мокрым и словно живым был крупный дорогой гравий, устилавший аллею. До сих пор она ни разу по-настоящему не видела его.

Присутствие этого мужчины давило на нее не меньше, чем тяжесть кос на голове.

— Это день для дерзаний, — сказал он.

Элина понятия не имела, что он имел в виду.

Она услышала собственные умоляющие слова, но вслух не произнесла их.

Выражение лица у него было зловещее и в то же время игривое. Лицо под стать голосу. В его движениях чувствовалась ритмичность, ловкость, молодость — это пугало ее, настолько было неприкрыто. Но, может быть, он не так уж и молод?.. Она снова взглянула на него и увидела острый иронический взгляд, глаза, в которых не было ничего молодого.

— Ночью вас защищают собаки, а днем, похоже, никакой охраны, — произнес он. — И много мужчин, несмотря на собак, пытаются ночью проникнуть в дом? Просто чтобы добраться до вас?

— Никто, — сказала Элина.

— А где сейчас собаки, заперты?

— Да, заперты.

— Ни за что не поверю, что они у вас есть, пока не увижу, — сказал он.

Элина вдруг подумала, что он с ней шутит: она ведь часто не понимала всех тонкостей шутки и почему-то пугалась. Она не понимала этот язык. Знакомые предметы в устах людей становились порою причудливыми и непостижимыми, но обычно речь шла о чем-то несущественном. В прошлую субботу она слушала — слушала вполуха — горячий спор за обеденным столом между ее мужем и несколькими гостями относительно смертной казни. Сначала Элине показалось, что все эти люди были против смертной казни, особенно ее муж, но по мере того, как шло время и становилось поздно, а количество выпитого возрастало, мужчины начали сравнивать казни, о которых слышали, а в некоторых случаях при которых сами присутствовали: гаррота — на Кубе, сажанье на кол — в Африке, расстрел — в каком-то другом месте, газовая камера и электрический стул — в Соединенных Штатах, — и голоса их звучали все более и более возбужденно, по-мальчишески. В какой-то момент один из мужчин заявил, что смертная казнь — это могучее орудие против убийц и, следовательно, она помогает спасти другие человеческие жизни: это как господня кара, осуществляемая государством, ее надо широко пропагандировать, как пропагандировали Бога. Элина ждала, что Марвин опровергнет это заявление, но он почему-то промолчал… или, может быть, Элина не поняла, и все это говорилось не всерьез? Она не знала. Но вообще весь этот спор был не так уж важен. Просто разговор за обедом.

А, сейчас защиты не было — сейчас она тоже ничего не понимала, но защиты не было: она понимала лишь, что стоит с непокрытой головой под дождем, в нескольких шагах от человека, которого она совсем не знает. И он смотрит на нее задумчиво, не таясь. Она поистине слышала, как он думает — думает о ней. «В такой день многое разбивается», — сказал он ей раньше.

— Если мы сейчас войдем в дом, — тихо произнес он, — это и будет дерзание. Так войдем?

Элина медленно покачала головой. Ведь это значит…

— Вам когда-нибудь случалось наблюдать за собой и пытаться понять, как бы вы могли поступить? — спросил он.

— Да. Иногда, — сказала Элина.

— И вы бывали удивлены?

Элина не ответила.

— Я знаю вашего мужа давно, когда он еще не был вашим мужем, — задумчиво произнес он. — Но он меня не знает. Он меня не запомнил. Считается, что убийство может совершить всякий, — добавил он уже без всякой иронии и несколько назидательно; слова его звучали четко, официально, словно он обращался к большой аудитории, а не к одной Элине. — А мне это всегда казалось надуманным — эгоцентрической фантазией обычных безвольных людей, людей, обожающих интеллектуальные теории. А вы что на этот счет думаете, миссис Хоу? Ведь когда дело доходит до убийства, большинство людей в последний момент отступит. И они это знают, чувствуют, потому и не пытаются. Они только бахвалятся, что потенциально могут убить, строят разные теории — всем, мол, это доступно… точно это на самом деле кто угодно может совершить, тогда как в действительности, конечно же, это не так. Это лжефантазии, лже-страсти. А вы как считаете?..