тех забавных людей, которых драма интересует больше, чем результат». Вместе с тем Варбург поддерживал тогда кандидатуру Буллита, потому что это был «единственный человек на горизонте, который а) досконально знал Европу, и б) действительно имел талант вести переговоры». Еще Варбург характеризовал Буллита так: «…это был maverick во всех смыслах слова»; это редкое слово употребляется в значениях «бродяга», «диссидент» и «чудак-одиночка». Советский историк оценивает Буллита как «необычную фигуру в среде дипломатов… Человек крайностей, довольно легко меняющий взгляды, амбициозный и подозрительный». Современная, очень трезвая американская биография Буллита начинается так: «…это был человек тайны и парадокса».

Бал Сатаны в Спасо-хаусе: три литературные версии

23 апреля 1935 года в Спасо-хаусе, великолепном особняке на Арбате, в котором и сейчас находится личная резиденция американского посла, состоялся прием. На нем было 500 приглашенных – «все, кто имел значение в Москве, кроме Сталина».

Американцы честно развлекались и пытались развлечь гостей. Тем было трудно. Большевики-интеллектуалы (тут были Бухарин, Бубнов, Радек) держались у власти последние месяцы. Высшее армейское командование (Тухачевский, Егоров, Буденный) уже стало заложником двойной игры советской и немецкой разведок. Театральная элита (Мейерхольд, Таиров, Немирович-Данченко, Булгаков) в любой момент ждала беспричинной расправы – для одних быстрой, для других мучительно долгой.

Гости собрались в полночь. Танцевали в зале с колоннами. Светили разноцветные прожектора. За сеткой порхали птицы. В углах столовой были выгоны с козлятами, овцами и медвежатами. По стенам – клетки с петухами. В три часа утра петухи запели. Стиль рюсс, насмешливо закончила описание этого приема в своем дневнике жена Михаила Булгакова. Ее внимание было обращено более всего на костюмы. Все, кроме военных, были во фраках. У Булгакова фрака не было, и он пришел в черном костюме; его жена – в «исчерна-синем» вечернем платье с бледно-розовыми цветами. Выделялись одеждой большевики: Бухарин был в старомодном сюртуке, Радек в туристском костюме, Бубнов в защитной форме. Был на балу и известный в дипломатической Москве стукач, «наше домашнее ГПУ», как звала его жена Бубнова, некий барон Штейгер; конечно во фраке. Дирижер был в особо длинном фраке, до пят.

Если судить по ее записи, в самом деле – забавно, но ничего особенного. Есть, однако, в истории этого приема, как ее воспринимала Елена Сергеевна Булгакова, загадка: под впечатлением от него ее муж написал якобы новый вариант 23-й главы своего романа, известной под названием «Великий Бал у Сатаны». Тот самый вариант, который и вошел в окончательный текст «Мастера и Маргариты», самого читаемого в России романа XX века.

Жена писателя говорила о том, что сцена Бала была написана в своем окончательном виде позже, во время смертельной болезни Булгакова, и в ней «отразился прием у У. К. Буллита, американского посла в СССР». Она признавалась, что ей «страшно нравился» другой, прежний вариант, который она называла «малым балом» и в котором дело происходило в спальне Воланда, то есть в комнате Степы Лиходеева. Елена Сергеевна до такой степени настаивала на том, что «малый бал» лучше «большого», что больному Булгакову во избежание, как выразилась Елена Сергеевна, «случайности, ошибки» пришлось уничтожить старый вариант, когда жена вышла из дома.

В посольстве этот «party», названный «Фестивалем весны», был заметным событием. Посол Буллит писал президенту Рузвельту 1 мая 1935 года: «…это был чрезвычайно удачный прием, весьма достойный и в то же время веселый… Безусловно, это был лучший прием в Москве со времени Революции. Мы достали тысячу тюльпанов в Хельсинки, заставили до времени распуститься множество березок и устроили в одном конце столовой подобие колхоза с крестьянами, играющими на аккордеоне, танцовщиками и всяческими детскими штуками (baby things) – птицами, козлятами и парой маленьких медвежат».

Устройству «колхоза» в буфетной Спасо-хауса предшествовала серьезная подготовка. Посол был любителем необычных развлечений, и посольство даже называлось в дипломатической Москве «Цирком Билла Буллита». По прибытии Буллит не обнаружил в развлечениях здешнего дипломатического корпуса «ничего более живого, чем тенор». Согласно инструкциям, оставленным послом, бал весной 1935 года должен был «превзойти все, что видела Москва до или после Революции». «The sky’s the limit» («Ни в чем себя не ограничивайте»), – напутствовал он подчиненных, уезжая на зиму 1934/35 года в Вашингтон. За подготовку приема, который был приурочен к его прибытию, отвечали Чарльз Тейер, один из секретарей посольства, и Ирена Уайли, жена советника. Платил за все сам посол.

У Тейера был уже трудный опыт устройства американских развлечений в московских условиях: на предыдущем приеме участвовал Дуров со своими тюленями, исправно жонглировавшими до тех пор, пока дрессировщик не напился; зато после этого тюлени устроили купание в салатнице… Теперь животные были взяты напрокат из Московского зоопарка. Тейер стал предусмотрительнее и, не доверяя советским дрессировщикам, сам выяснил, что овец и коз нельзя поместить в буфетную – как ни мыли их в зоопарке, они все равно воняли. Наименее пахучими оказались горные козлы, которые и участвовали в бале. Потрудиться пришлось и с тюльпанами, которые после долгих поисков по всему Союзу доставили из Финляндии. Были наняты чешский джаз-бэнд, бывший тогда в Москве, и цыганский оркестр с танцовщиками. Когда гости прибыли, свет в зале погас и на высоком потолке зажглись звезды и луна (проектором занимался «директор Камерного театра» – может быть, Таиров?). Под покрывалом в клетках сидели 12 петухов. Когда по команде Тейера покрывало откинули, запел только один из них, но зато громко; другой же вылетел и приземлился в блюдо утиного паштета, доставленного из Страсбурга.

Основывая посольство в Москве, Буллит набрал туда сначала одних холостяков, чтобы избежать излишней открытости, которую привнесли бы жены дипломатов. Вскоре, однако, «романтические привязанности и последующие за этим осложнения, свойственные холостякам, привели к утечкам информации, значительно превосходящим все, что могли произвести жены. Сегодня политика рекрутирования кадров в посольство в Москве прямо противоположная – предпочительно без холостяков».

Бал закончился в 9 утра лезгинкой, которую Тухачевский исполнил с Лелей Лепешинской, знаменитой балериной Большого театра и частой гостьей Билла Буллита. Посол жил в Москве со своей дочерью Анной; Луиза Брайант оставалась в Америке. Длительная связь соединяла Буллита с личной секретаршей Ф. Рузвельта. Однажды та прибыла в Москву и застала посла с той же Лелей Лепешинской. В посольстве не сомневались в том, что балерина, имевшая большие связи в верхах, сотрудничает с НКВД.

Несмотря на романтическую атмосферу, свойственную собранию американских холостяков в московских условиях, самое большое впечатление на хозяев произвели все же русские медведи. Книга воспоминаний Тейера так и называется: «Медведи в икре».

Безо всякого Дурова русские звери и