Марио, казалось, такой сложный вопрос поверг в глубокие раздумья. Наконец он ответил: «Я бы хотела вернуться… бобром». Словно желая подчеркнуть двусмысленность ответа[154], он небрежно раздвинул ноги. Через много лет этот жест сделала знаменитым Шерон Стоун в фильме «Основной инстинкт», но Марио был первым. Это движение навсегда впечаталось в синапсы моего мозга в разделе «самые ужасные зрелища». Даже сегодня, когда я гляжу на пустую белую стену, я вижу эти волосы у него под юбкой и содрогаюсь от ужаса.

Остальные вопросы и ответы были построены так, чтобы Дэн пригласил на свидание персонажа Марио. Когда Марио вышел из-за кулис, он подошел к Дэну, обхватил его, повернулся спиной к аудитории и поцеловал Дэна в губы… по крайней мере так казалось. На самом деле он положил ладонь на рот Дэна и поцеловал ее тыльную часть. Марио был настоящим актером!

Скетч продолжился «словом от наших спонсоров». Два астронавта из набора 1987 года вышли на сцену, одетые как «представители народа», рекламирующие газированные напитки компании Bartle & James. Настоящая реклама B & J была чертовски смешна. Там один персонаж монотонно бубнил, какими еще странными и безумными способами можно использовать их продукцию помимо основной функции – как напиток. И пока он зачитывал список, второй персонаж, молчаливый и придурковатый Эд, демонстрировал эти способы на заднем плане.

Реклама в стиле B & J, которую представил набор 1987 года, определенно не годилась для прайм-тайма. Один астронавт, имитирующий бесстрастный голос и манеры своего прототипа, объяснял, как эти напитки можно использовать для предотвращения распространения заболеваний, передающихся половым путем. Молчаливый Эд надевал презерватив на бутылку B & J и энергично встряхивал ее. Выделяющиеся газы надували резиновое изделие в форме сосиски. Эд внимательно осматривал фаллос в поисках утечек. На тот случай, если демонстрация была недостаточно наглядной, рекламщик вещал: «Алкоголь в составе прохладительных напитков Bartle & James можно также использовать для дезинфекции тех частей тела, которые могут быть оказаться незащищенными во время интимных отношений». Эд использовал это как подсказку – он вылил немного B & J на ладонь и промыл им лицо, как будто после бритья. Может быть, политкорректность и выхолостила офисные вечеринки в других организациях США, но отравить атмосферу на встречах астронавтов ей пока еще не удалось.

В следующий понедельник я вошел в офис, все еще вспоминая этот скетч. Мы отлично посидели, и я намеревался сказать вновь прибывшим, как мне понравилась их буффонада. Однако эти мысли испарились, когда я подошел к своему столу. На нем секретарша оставила записку: «Пожалуйста, прибудьте к Дэну Бранденстайну в 08:15». Такая же лежала у Гая Гарднера, с которым мы работали в одном офисе, и я быстро выяснил, кого еще предупредили о предстоящей встрече: это были Хут Гибсон, Джерри Росс и Билл Шеперд. Уведомления для двух пилотов и трех эмэсов определенно заставляли предполагать, что нам объявят о назначении на полет. Однако я не собирался торжествовать раньше времени. Джон Янг никогда не объявлял экипажи. Это было исключительной прерогативой Джорджа Эбби. Тот факт, что приглашение исходило от канцелярии Бранденстайна, а не Эбби, говорил о том, что губы раскатывать рано. Разумеется, были и другие вопросы, по которым Дэн мог нас вызвать. Опять же я молился, чтобы это не было связано с д-ром Макгуайром. Ведь вопрос мог звучать и так: «Кто из вас, идиоты, разговаривал с психиатром?»

Мы вошли в кабинет Дэна. Все же странно было видеть члена TFNG, добившегося успеха. Будучи морским летчиком, Дэн находился в гравитационном поле Планеты ЗР. Но не сейчас… Его новая должность придала ему вторую космическую скорость. Нам всем его не хватало.

Дэн приветствовал нас улыбкой, которую я немедленно истолковал как добрый знак. «Эбби хочет видеть вас, мужики. Я пойду с вами». Ничего не поделаешь, человек Эбби. Похоже, день 14 сентября должен был стать для меня особым. Мое сердце трепетало, когда мы шли к главному зданию Центра Джонсона. Прошло три года с того дня, когда я покинул борт «Дискавери», а последние 20 месяцев были, без сомнения, худшими в моей жизни. Я похоронил четверых друзей из набора TFNG, погибших в катастрофе, которую можно было предотвратить, и подвергся поношению со стороны Джона Янга. «Прошу тебя, Господи, – молился я, – чтобы это было то, о чем я думаю».

Эбби также встретил нас улыбкой. После нескольких дежурных фраз он избавил нас от напряжения: «Ну что, ребята, хотите полететь на STS-27?»

С тем же успехом он мог спросить, правда ли, что дважды два четыре. «Да, черт подери!» – ответ на оба вопроса.

Нашу группу немедленно пробило на шутки и легкомысленный смех. По существу на вопрос Эбби никто даже не ответил, но, разумеется, нам и не надо было на него отвечать. Он предлагал нам золото, а от такого предложения никто и никогда не отказывался. Теперь я официально стал членом экипажа второго полета после «Челленджера». Это был засекреченный полет Минобороны, так что никто еще не знал, что именно нам предстоит, но это было неважно. Мы были назначенным экипажем. Только это имело значение!

Пока я, не чувствуя под собой ног от радости, возвращался в наш отдел, в миллиардный раз задумался о том, какой все-таки странный человек этот Джордж Вашингтон Шерман Эбби. Он не поддавался анализу. Говоря словами Уинстона Черчилля, Джордж был «тайной за семью печатями». Казалось, он из шкуры лез вон, чтобы астронавты ненавидели его все сильнее. Даже назначение на STS-27 принесло некоторым оправданное чувство горечи. Билл Шеперд принадлежал к набору 1984 года и должен был уйти в первый полет раньше, чем два эмэса из набора 1980 года, Боб Спрингер и Джим Бейджиан. Кроме того, Хуту Гибсону предстояло выполнить второй полет в качестве командира – притом что восемь других пилотов из нашей группы еще не командовали своим первым экипажем. Пресс-релиз о назначении экипажа STS-27 должен был стать горькой пилюлей для многих в Отделе астронавтов{70}.

Как Хут рассказал мне позже, Эбби проинформировал его, что он будет командиром STS-27, за несколько недель до официального объявления. «Джордж, сейчас не моя очередь», – сказал ему Хут. «Очередность тут ни при чем», – ответил Эбби. С тем же успехом он мог сказать: «Плевать мне на моральный климат среди астронавтов». Эти два заявления были вполне идентичны.

Тем не менее, сидя в кабинете Эбби, я понимал, что никогда еще не видел его таким веселым, как в момент объявления о нашем назначении. Было такое впечатление, что Эбби сам в восторге от нашего счастья. Почему же он не понимал, что так могло быть все 24 часа в сутки, 7 дней в неделю, 365 дней в году? Все, что ему нужно было усвоить: необходимо понимание процедуры назначения, необходимо открытое общение, время от времени нужны положительные подкрепления… Черт подери, иногда нужны отрицательные подкрепления – любая обратная связь с оценкой работы имеет значение. За эти десять минут в его офисе я полюбил Джорджа Эбби, но ненадолго. Теперь, если бы где-то в иерархии NASA созрел заговор против Эбби, я пожелал бы его участникам всяческой удачи.