— Это обломки кораблей. Не больших кораблей, а маленьких лодок, которые остались на отмели и потом сгнили. В них нет сокровищ. Сокровища мы находили в других местах. В Арсенале, например. Или в Венецианском заливе. Это еще одно место, кроме побережья Лидо, где можно найти удивительные вещи.

— Сколько вас? — спрашиваю я, перебивая ее.

Алессия опускает ресницы и не отвечает.

— Это несложный вопрос, — настаиваю я.

Она поворачивается к окну. Солнце освещает ее лицо, преображая его.

Сейчас, больше чем когда-либо, мне приходит в голову идея нетленного тела. Того, что мы обретем после воскресения: похожее на наше физическое, но другое — тело, которое может питаться и дышать, но которое больше не подвержено болезням и смерти. Тело, которое может свободно двигаться между небом и землей, перемещаясь в один момент из одного места в другое, как Иисус после воскрешения. Тело, похоже на человеческое, но во всех смыслах более совершенное.

Я приближаю руку к ее плечу, и на какое-то время свет играет со мной шутку. Ее тело становится прозрачным, и у меня ощущение, будто если я вытяну руку еще немного, она пройдет его насквозь.

Затем Алессия поворачивается, и я в который раз оказываюсь околдован магией ее глаз.

— Ты можешь потерпеть еще немного? Прошу тебя. Когда ты встретишь Патриарха, ты все поймешь. А сейчас тебе нужно отдохнуть. Важно, чтобы ты чувствовал себя хорошо, когда встретишь его. Поспи немного, хочешь?

— Как я могу спать в таком месте? Это как попросить ребенка уснуть перед походом в Диснейленд…

Она кивает.

— Ты не спрашиваешь меня о том, что такое Диснейленд?

Алессия отводит взгляд в сторону. Она долго смотрит на канал за окном, в котором такие чистые стекла, что кажутся сделанными из воздуха и света. Стекло, которое ничего не отражает. Которое, наверное, ничего не помнит.

— Я знаю, что такое Диснейленд. Что это было такое.

— Но тебе же не может быть больше двадцати лет. Как ты можешь знать, что такое Диснейленд?

Алессия улыбается. Затем произносит несколько слов на языке, которого я не знаю. И смотрит мне прямо в глаза.

— Ты поклялся, что, прежде чем судить, постараешься понять. А прежде чем понять, постараешься открыть разум.

Я делаю шаг вперед, становлюсь рядом с ней. Какое-то время мы смотрим на пустой канал, и я пытаюсь представить, как он выглядел, когда был заполнен водой, а на берегах было полно людей, поскольку сейчас они пусты, как разрушенная церковь.

— Наверное, она была очень красивая, — шепчу я. — А теперь, посмотри…

— Quomodo sedet sola civitas…

— Ты знаешь латынь.

— Совсем чуть-чуть. Я знаю, что означают слова, которые я только что произнесла: «Как пустынен город, некогда полный людей»…

— Но ты не знаешь, сколько вас.

— Я не сказала, что не знаю этого. Я сказала, что я не хочу тебе это говорить. Ты должен подождать. Сегодня вечером все узнаешь. А сейчас приляг, отдохни.

— А ты куда идешь?

— В другое место.

— Почему же ты не останешься здесь?

Меня самого поражает значение этих слов. Я чувствую, что краснею.

— Ты взрослый мужчина, — отвечает она безо всякого стеснения.

— А еще я священник, — спешу уточнить я.

Алессия ничего не отвечает. Она смотрит мне в глаза, и ее собственные глаза кажутся еще больше, еще чернее.

Она смотрит до тех пор, пока я не чувствую, что у меня подгибаются колени и я падаю на пол. Отделившись от стен, ко мне ползут тени. Сон становится большой чашей, в которой я тону. Чьи-то сильные руки — не рискну предположить, что это руки Алессии, — кладут меня в спальный мешок, застегивают молнию. Мешок пахнет плесенью, и это последнее, что я помню.

Я просыпаюсь из-за очень неожиданного чувства. Как будто кто-то мне дышит в щеку. Это свежее, ритмичное, почти гипнотическое дыхание.

Я открываю один глаз и вижу перед собой два вертикальных зрачка.

Поднимаю голову, и кот делает три шага назад. Шага, не прыжка. Он абсолютно уверен в себе.

Я не видел кота с дней Великой Скорби. Думал, что они все вымерли. Единственные животные, которых я видел в последние двадцать лет, — это крысы. Дети охотились на них в самых далеких туннелях катакомб, чтобы потом продать их мясо и шкурку.

Но кот…

Говорили, что были банды одичавших котов, которые нападали в руинах на одиноких людей. Говорили также, что существуют и своры собак и что некоторые из них — огромные, как медведи.

Но никто из тех, кого я знаю, их не видел.

Кроме крыс, единственным животным, которого я видел после Страдания, был мастино Алессандро Мори. Это был старый и больной зверь, который волочился за его ногами на публичных мероприятиях. Когда старик умер, пес последовал за ним в загробный мир, если не в саму могилу. Легенды туннеля говорили о том, что он прислуживает там за столом молодым Мори.

Как ни жалок он был, и он был редкой птицей.

Кот долго смотрит на меня. У него умные глаза: внимательные, осторожные. Этот кот молод. У него полосатая мантия, зеленые глаза, а вид — сытый и здоровый.

Я сажусь, опираясь на локоть.

Свет, который идет из окон, полон теней. Вечерний свет.

Кот продолжает смотреть на меня. Затем, с большим достоинством, поворачивается к мне спиной, бежит по направлению к окну.

И там исчезает.

Исчезает.

Именно так.

В том смысле, что он оказывается буквально поглощен ветром и солнцем.

— Ты проснулся, — произносит мужской голос.

Я оборачиваюсь.

Юноша, высокий и худой, в маске с длинным носом, которая закрывает ему пол-лица. Одетый в странный древний костюм, возможно, семнадцатого века. Кажется, что костюм подлинный, включая кинжал, который висит у него на боку. Еще на нем штаны до колен и куртка, прошитые золотыми нитями, со сложным растительным орнаментом. Сверху — черная мантия.

— Кто ты? — спрашиваю я его.

— Меня зовут Альберто. Я должен проводить тебя на праздник.

— Я думал, что меня отведет туда Алессия.

— Она готовится.

Я встаю. Обычно при этом у меня хрустят колени. Но только не сегодня. И, хотя я не ел ничего перед сном и вообще не помню, когда в последний раз что-либо ел, я чувствую себя просто отлично. Отдохнувшим, в хорошей форме.

А еще я не могу отделаться от вопроса о том, что показывает дозиметр. Широкие окна конечно же не могут быть препятствием для радиации, ни для солнечной, ни для атомной. Кроме того, они даже не могут защищать от холода, но ведь…