Розен, один из известных декабристов, служивший на Кавказе уже в 1837 году, рассказывает, что и в его время многие на Кавказе еще помнили о подвигах Якубовича или слышали о них. Штабс-капитан Кулаков, бывший когда-то у него вахмистром, говорил о нем Розену со слезами, вспоминая, что Якубович был родным отцом для солдат, добычу делил всегда справедливо на всю команду, а себе не брал никогда ничего.

В Кабарде Якубович пробыл недолго; в 1823 году мы его встречаем уже в действиях против закубанских черкесов, на новом и более широком поприще для его предприимчивости и мужества.

К тому же времени ширванские батальоны вместе с полковником Кацыревым ушли также на Кубань, и охранение всей Кабарды осталось на одном Кабардинском (бывшем Казанском) полке, под командой полковника Подпрядова.

Кабарда, занятая теперь русскими укреплениями, навсегда разделяет воинственные народы Кавказа на две отдельные части, образовавшие на все будущее время два совершенно независимых друг от друга театра военных действий, и сохранение в Кабарде спокойствия становится делом особенной важности. К тому же по ней, как по краю наиболее умиротворенному и безопасному, пролегла под защитой крепостей и новая Военно-Грузинская дорога, охранение которой лежало также на обязанности Кабардинского полка. Таким образом, на долю Подпрядова выпала трудная задача, которую он и выполнил с редким успехом.

Главным укреплением в Кабарде считался Нальчик, а потому здесь и поместился Подпрядов со своим штабом, перейдя туда из Екатеринограда. Ему приходилось в одно и то же время держать в повиновении всю Кабарду, наблюдать за верхним течением Кубани, из-за которой все еще пытались прорываться под предводительством беглых кабардинских князей партии черкесов, и охранять военную дорогу. В течение нескольких лет новый Кабардинский полк, подобно старому Кабардинскому полку, некогда оберегавшему Грузию от лезгин на Алазани, теперь удерживал в спокойствии всю Кабарду и оберегал центр Кавказской линии. В постоянном напряженном ожидании тревоги, постоянно в полной готовности двинуться при первом известии на угрожаемые пункты, преследуя или прогоняя партии, полк выносил на своих плечах тяжелую и беспокойную кордонную службу, более свойственную коннице.

Подпрядов командовал войсками в Кабарде до осени 1824 года. Он оставил по себе честную и славную память. Обозревая новую линию, Ермолов не мог не обратить внимания на удивительный порядок, в котором содержались все укрепления, с обширными казармами, с прекрасными огородами, со всеми удобствами для жизни женатых солдат, и оценил труды Подпрядова. “Прекращая долговременное служение свое,– объявлялось в приказе по корпусу,– господин полковник Подпрядов примет изъявление совершеннейшей признательности, как последний долг, принадлежащий уважаемому по службе товарищу”.

Громы военных бурь в Кабарде все более и более затихали, с тем чтобы в 1825 году вспыхнуть последним пламенем возмущения – и потухнуть навсегда, оставив все тревоги боевой жизни соседнему побережью Кубани.

Течение Кубани распадалось ко временам Ермолова на два независимых района. От Баталпашинска, немного повыше устья Малого Зеленчука, по правому берегу, чрез редут Святого Николая, чрез крепости Прочноокопскую и Кавказскую и до устья Лабы шла, мимо Ставрополя, так называемая Кубанская линия, оканчивавшаяся Усть-Лабинским укреплением. Это был правый фланг Кавказской линии. А далее, вниз по Кубани, до самого Черного моря, лежала уже земля черноморских казаков, имевшая с Кубанской линией общего врага, тесно связанная с нею общими интересами, но отделенная от нее и в административном и в военном отношениях под власть отдаленных херсонских губернаторов. Ермолову скоро, именно в 1821 году, пришлось взять под свое заведование и под защиту малочисленных кавказских войск и Черноморию, но тем не менее она не слилась с Кубанской линией, и каждый из этих районов вел особую борьбу.

По другую сторону реки жил дерзкий и надменный враг, превращавший мирный быт прикубанских русских поселений в вечно тревожную пограничную кордонную службу.

По Бухарестскому трактату 1812 года река Кубань признана была границей между Россией и Турцией, и на анапского пашу была возложена обязанность удерживать закубанские народы от набегов в русские пределы. Но даже в первое время по заключении мира, когда Турция, быть может, и желала соблюсти принятые на себя обязанности, влияние ее на горские народы оказалось не настолько сильным, чтобы водворить спокойствие и мир на берегах Кубани. Когда же между Портой и русским правительством возникли несогласия по греческому вопросу, и русское посольство, в 1821 году, выехало из Константинополя, турки сами начали поощрять воинственные предприятия черкесов. При общем ожесточении мусульман против христианского мира в эпоху греческого восстания турецкая пропаганда на Кавказе приняла весьма опасный характер. Покорение Кабарды дало еще больший толчок этому движению. Турция не могла не понимать, что постройка в Кабарде укреплений есть первый шаг к покорению и целой Черкесии, а в ее планы не входило уступить России обладание страной богатой и дарами природы и воинственным населением, представлявшим превосходнейшую в мире конницу. Отдать “такой алмаз в огранку гяурам” для Турции значило, говоря восточным слогом, “проглотить ком кубанской болотной грязи”, и Турция спешила поднять черкесский народ и бросить его на русские границы.

Между тем состояние и Кубанской линии и Черноморья далеко не соответствовало той важной роли, которая выпадала на их долю. Ермолов, осмотревший Кубанскую линию в 1818 году, нашел ее в положении совсем безотрадном. Первой по пути от Георгиевска была крепость Темнолесская, отодвинутая далеко от Кубани внутрь Кавказской губернии,– Ермолов нашел ее совершенно ненужной. “Не знаю, какую она и прежде могла приносить пользу,– говорит он,– будучи расположена в таком месте, где ничего не защищала и куда не мог прийти неприятель по местоположению почти неприступному. Она не могла даже вмещать такого числа войск, с которым бы можно было пуститься на самое легчайшее предприятие. Нельзя было расположить в ней и никаких запасов, ибо нет к ней дорог, кроме весьма трудных”. За Темнолесской следовала крепость Святого Николая – памятник командования в крае генерала Ртищева. “Трудно узнать,– замечает о ней Ермолов,– чего Ртищев желал более, места нездорового или бесполезного. Во время разливов Кубань затопляла все укрепление и через окна вливалась в казармы. Болезни и смертность превосходили вероятие. Я приказал уничтожить убийственное сие укрепление”. Далее, вниз по Кубани, лежал Прочный Окоп – небольшое укрепление, занимавшее важный стратегический пункт, не утративший своего значения до самых позднейших времен кавказской войны, но находившееся в жалком состоянии. Лучше других была крепость Кавказская – штаб-квартира Вологодского пехотного полка, но крутой берег Кубани, на котором она была построена, обрушился от множества заключавшихся в нем источников, и часть крепости теперь лежала в развалинах. Последней к стороне Черномории была крепость Усть-Лабинская, построенная Гудовичем; она была настолько обширна, что всего количества войск, расположенных на линии, не хватило бы для занятия ее, а между тем в ней не было ни одного каменного строения: казармы, магазины, самый арсенал – все было деревянное. Вода для гарнизона добывалась из одного небольшого колодца, а брать ее из Кубани мог всегда и легко помешать неприятель.