Двадцать четвертого июля экспедиция Ермолова совершенно окончилась, и отряд возвратился на линию. Главнокомандующий отправился в Константиноград, осмотрел минеральные источники и положил основание нынешнему городу Пятигорску.

Войска отдыхали, впрочем, недолго: в начале августа Ермолов снова повел их в Кабарду, на этот раз уже с тем, чтобы больше не оставлять ее. Переправа через Терек в Екатеринограде была сопряжена с чрезвычайными трудностями. Река бушевала, и пехоте пришлось переходить ее вброд тесными рядами, держа друг друга за руки; в глубоких местах казаки, верхом, составляли улицу; через реку протянуты были привязанные концами к орудиям канаты, и люди держались за них в местах наибольшей стремительности течения. И несмотря на все эти предосторожности, несколько человек все-таки были увлечены ужасной быстротой реки и спасены не без усилий. В конце концов вся переправа стоила Ермолову пяти потерянных ружей и двух десятков овец из порционного скота.

За Тереком войска разделились на две части: одна тотчас же приступила к постройке ряда укреплений, образовавших новую Кабардинскую линию; другая составила подвижные резервы, имевшие назначение удерживать кабардинцев от враждебных действий и тем способствовать беспрепятственному возведению крепостей.

Кабардинцы, конечно, не остались равнодушными к мере, навсегда подчинявшей их русской власти и русскому оружию, и домогались всеми силами остановить постройку крепостей.

Ермолов ответил на эти домогательства с внушительным лаконизмом. “О крепостях просьбы бесполезны,– писал он,– я сказал, что они будут, и они строятся”. К осени они были настолько готовы, что могли служить прочным оплотом против кабардинцев.

Новая Кабардинская линия проходила по подошвам так называемых Черных гор, от Владикавказа по верховий Кубани, состоя из пяти главных укреплений, расположенных при выходах из горных ущелий рек: Баксана, Чегема, Нальчика, Черека и Уруха, и из многочисленных промежуточных постов. Все кабардинское население, переселившееся на плоскость, совершенно отрезывалось ею как от гор, так и от Закубанья и вынуждалось покинуть самую мысль о враждебных отношениях к России.

Таким образом Кабардинская линия обеспечивала центр Кавказской линии со стороны Кабарды. Но на западе, за верховьями Кумы и Малки, до самой Кубани лежали пустые, незанятые пространства, дававшие возможность производить на него нападение из-за Кубани. Ермолов предположил заселить его линейными казаками. Но чтобы теперь же, по возможности, обезопасить и этот район, представлявший один из слабейших пунктов Предкавказья, и прикрыть минеральные воды и Георгиевск, он восстановил Кисловодское укрепление, а далее, в направлении к верховьям Кубани, учредил сильные укрепленные посты: на реке Подкумок, при урочище Бургустан, в самых верховьях Кумы, у Ахандукова аула, на самой же Кубани – у Каменного Моста и в верховьях Тахтамыша. Наконец, посредством сильного укрепленного поста, выдвинутого на реке Кулькужин, вся эта новая линия связывалась с Баксанским укреплением.

Все кабардинские аулы, еще сидевшие между Кумой и Малкой, были в то же время переселены за линию укреплений, на правый берег Малки, на кабардинскую плоскость. Ногайцы, жившие по Кубани, также отодвинуты от реки и подчинены уже русскому приставу. Султану их, Менгли-Гирею, была предоставлена свобода жить, где пожелает, а в вознаграждение оказанных России заслуг, сверх пятитысячного пенсиона, отведено в вечное потомственное владение пять тысяч десятин земли. Так исчезло политическое значение знаменитого некогда султана, управлявшего ногайцами еще со времен первого командования на линии Гудовича.

Воинственная роль Кабарды окончилась навсегда. Но мирный быт кабардинского населения, окруженного теперь со всех сторон цепями русских укреплений, не был урегулирован, его отношения к русским властям, его гражданские права и обязанности не были ничем определены. Такое положение дела могло до известной степени держать остававшихся в горах кабардинцев в нерешительности и в боязни селиться за русской линией.

Чтобы положить конец этой неопределенности, Ермолов разослал по всей Кабарде, в горы и в мирные селения, прокламации, приглашая довериться добрым намерениям России. Князья и уздени, которые останутся в горах, объявлялись изменниками и врагами Русского государства, лишенными власти и даже простого права владеть каким-либо имуществом в Кабарде. Примирившимся с подчинением России всем кабардинцам обещаны неприкосновенность их веры и обычаев, но к ним предъявлено требование заботиться о спокойствии и безопасности в стране. “За земли, которыми пользуетесь,– говорилось в прокламации,– должны ответствовать и потому должны защищать их от прорыва разбойников”.

Особенное внимание обратил Ермолов на кабардинский суд и на вредный обычай аталычества.

С тех пор как князья, занятые борьбой с Россией и частью бежавшие, не могли удержать в своих руках судебную власть, ею овладело влиятельное магометанское духовенство, захватившее этим путем, к великому вреду для России, всю власть в стране, и наклонявшее весы правосудия по своему усмотрению, с нарушением древних прав и обычаев народа. Чтобы подорвать вредную власть духовенства, Ермолов учредил в укреплении Нальчик временный кабардинский суд. Он поручил с этой целью состоявшему при нем уроженцу Кабарды капитану Якубу Шардакову составить записку о кабардинских народных обычаях и о существе бывшего в Кабарде управления и, положив эту записку в основу суда, восстановил в нем исконные обычаи народа. Для наблюдения же за правильным действием его назначен был особый русский чиновник. Само собою разумеется, что под враждебным противодействием духовенства суд этот привился не сразу и по отъезде Ермолова совершенно бездействовал. Два года спустя, военный начальник Кабарды Подпрядов нашел средство заставить суд действовать. Дело в том, что, по старинным обычаям, весь кабардинский народ обложен был ничтожным сбором на содержание судей; Подпрядов остановил этот сбор, и судьи, не желая лишиться доходов, нашли себя вынужденными приняться за свои обязанности. Но вообще суд, основанный на духе и обычаях народа, не мог не иметь всех шансов на будущность. Действительно, впоследствии он прочно утвердился, и Н. Н. Муравьев, бывший на Кавказе уже в 1855 году, писал о нем А. П. Ермолову: “Я был в Нальчике, где устав ваш и прокламации служат единственным руководством для дел, встречающихся не только между кабардинцами, но даже и между племенами, живущими в горах. Край этот, через который в 1816 году нельзя было проезжать без сильного конвоя и пушек, ныне спокоен, благодаря началу, вами положенному”.

Аталычество представляло еще большие опасности, чем суд в руках магометанского духовенства. С глубокой древности знатные черкесы и кабардинцы воспитывали своих сыновей не дома, а в чужих людях, где они могли бы приобрести строгие привычки военного быта. Кабардинцы в большинстве случаев посылали своих сыновей в отуреченное Закубанье, откуда те, вырастая, вывозили суровую и непримиримую ненависть к христианской России. Естественно, что Ермолов не мог относиться равнодушно к обычаю, шедшему вразрез самым ближайшим русским интересам, и категорически воспретил его. “Отныне впредь,– гласила прокламация,– запрещается всем кабардинским владельцам и узденям отдавать детей своих на воспитание к чужим народам, но (предписывается) воспитывать их в Кабарде. Тех, кои отданы прежде, возвратить тотчас же”.