— Партизан, а партизан? — Рамиро тряхнули за плечо. — У тебя выставки были? Виль говорит, он культуру двигает, народ просвещает. Выставки у него, говорит, награды, благодарности. А у тебя есть выставки и награды?

— Были, — сказал Рамиро. — Выставки в основном совместные или сезонные, но было три персональных. И награду один раз дали от Королевской Академии — Золотого Единорога.

Который весил как чугунное ядро, и которого Рамиро благополучно забыл где-то на набережной или в парке, на парапете фонтана, где единорога «обмывали» после торжественного награждения. День поминал ему этого забытого единорога два года подряд, и до сих пор поминал бы, но…

— Во-от! — Хосс наклонился в скрипнувшем стареньком шезлонге. — Вот, Виль! Кроме тебя есть кому культуру двигать!

— Что ты ко мне привязался? — Вильфрем попытался стукнуть кулаком по брезентовому подлокотнику, но у него ничего не получилось. — Я вообще считаю, что власть должна принадлежать народу.

— Да ну? И как это ты разумеешь?

— Созидательная деятельность лучше разрушительной, ты согласен? Кто у нас занимается созидательной деятельностью? Народ, не правда ли? Кто у нас большинство? Народ! Меньшинство — а мы, рыцари — таки меньшинство — должны подчиняться большинству, то есть, народу. Народ сам должен принимать решения, руководствуясь законом!

— Какие решения, окстись, твой разлюбезный народ — это стадо. Какая власть у стада, куда оно само себя заведет?

— Народ должен выбирать лидеров из своей среды, путем честных выборов.

— Как найлы короля выбирают, что ли?

— Нет, в выборах должен участвовать каждый. И каждое решение равноценно любому другому, будь ты дворник или генерал.

Хосс хмыкнул.

— Ага, я ж говорю — как найлы. По закону у них любой достойный может стать королем, а на деле выбирают кандидата из четырех герцогских семей. Астели, Лаэрты, Эннели или Анги. Что-то про других я не слышал.

Рамиро тоже про других не слышал, однако промолчал. Вильфрем поморщился:

— Плохо историю знаешь. А что до стада — разве псы знают, где трава вкуснее и вода чище? Псы знают, где волки, и как они нападают, и большее им неведомо.

— Пастухи знают.

— Пастухи, знаешь ли, теоретики. Про траву лучше всего знают овцы.

Хосс грузно повернулся к Рамиро.

— Ты знаешь, где самая вкусная трава, партизан?

— Эм-м…. — сказал Рамиро. — В Лесиновском гастрономе?

Хосс захохотал.

— Илен, пристрелю за идиотские шутки! — рявкнул Виль. — И вообще, господин художник у нас не народ, а прослойка, чего ты от него хочешь, Логан? Ты лучше спроси любого докера в порту.

— Твою жену?

— Да хотя бы ее.

— И пошлет она меня в белый свет, к гадалке не ходи! Хоть ты, скажет, мне голову не морочь, Логан.

— Почему ты все всегда сводишь на конкретику, а, Хосс? С тобой говорить, как по болоту ходить, все время вязнешь.

— Потому что это ты теоретик, друг любезный. Кстати, много вас таких, теоретиков? Доиграетесь, гляди. В Карселине с вами поговорят гораздо конкретней.

— У-у! — Виль закатил глаза и оскалился. — Логан Хосс, человек-бульдозер. Пойду проветрюсь.

Он встал и ушел на нос, где по пустой палубе гулял ветер. Хосс проводил его тяжелым взглядом.

— Р-романтик. Надеюсь, его фантазии так и останутся фантазиями.

— Вы привели удачный пример с найльскими королями, — сказал Рамиро.

Хосс пожал плечами.

— Вильфрем слишком хорошо думает о людях. Но люди от его мыслей лучше не становятся. «Правдивое сердце», одно слово. Забывает, что все остальные сердца по большей части лживы, алчны или просто слабы. — Хосс покачал головой. — Ладно, ты там читал что-то. Читай себе. Мы с Вилем время от времени сцепляемся. Пойду-ка я, посплю в каюте, про запас.

Он ушел, а Рамиро вернулся к книге.

* * *

Анарен окинул взглядом вереницы одинаковых серых вагонов и тяжело вздохнул. Определить, какой именно поезд направляется из Химеры в Аннаэ, не представлялось возможным. С хмурого осеннего неба моросил мелкий дождь. В Даре только-только заканчивается лето, а тут, того гляди, заморозки начнутся…

На сортировочной станции, куда он добрался со множеством приключений, сам черт ногу сломит. Несколько платформ, пустынно, вечереет, даже спросить некого.

Мотаюсь по всему материку, как лист в проруби. На Юг — на Север, не был бы полуночным, уже загнулся бы, мрачно подумал он. На провисших проводах темными каплями сидели какие-то птицы, собирались в теплые края. Дождь усилился. Желтым светились окна станции.