Как могла она сомневаться в его любви!

– Ты встречалась с Вивальдо? Ответь мне.

Она встала и подошла к окну. Ее подташнивало, а желудок, казалось, сузился до размеров маленького и твердого резинового мячика.

– Оставь меня в покое. Ты ревнуешь меня к Вивальдо, и мы оба понимаем почему, хотя и не признаемся в этом. Иногда я встречалась с Вивальдо, иногда с Вивальдо и Идой, иногда просто гуляла, ходила в кино.

– До двух часов утра?

– Иногда я возвращалась в двенадцать, а иногда – в четыре. Оставь меня в покое. Почему вдруг это стало тебя интересовать? Уже несколько месяцев я живу в этом доме как привидение, половину времени ты даже не знаешь, здесь ли я. Так что же теперь так взъярился?

Его бледное, покрытое испариной лицо было сейчас некрасивым.

– Это я, а не ты, живу здесь как привидение. И я всегда в курсе, дома ли ты. Как может быть иначе? – Он сделал к ней шаг и заговорил, понизив голос: – О твоем присутствии не забудешь. Ты напоминаешь о себе презрительным взглядом, ты теперь всегда так смотришь на меня. Чем я заслужил такое презрение? Что сделал такого, Кэсс? Ты ведь любила меня раньше, действительно любила, и все в своей жизни я делал ради тебя.

Она услышала свой холодный голос:

– Ты уверен? Ради меня?

– А кого же еще? Кого? Ты – вся моя жизнь. Почему ты отдалилась от меня?

Она села.

– Давай поговорим об этом утром.

– Нет. Мы будем говорить сейчас.

Ричард зашагал по комнате; она понимала, что он изо всех сил старается держаться от нее на расстоянии, чтобы не было искушения дотронуться до нее, ведь нельзя предугадать, что тогда случится. Кэсс прикрыла рукой глаза. Она вспомнила смуглолицего танцора и шофера-пуэрториканца, потом как спасение в сознании вспыхнул образ Эрика. Он сменился картиной цветущего луга. Она подумала о детях, и желудок снова скрутило. Эта боль нарушала ясность мысли. Смутно понимая, что совершает ошибку, выдавая себя, она сказала:

– Не терзай себя мыслями о Вивальдо – я с ним не сплю.

Он приблизился к стулу, на котором она сидела. Кэсс не поднимала на него глаз.

– Я знаю, ты всегда восхищалась Вивальдо. Гораздо больше, чем мной.

В его голосе была жуткая смесь униженности и ярости, ее сердце дрогнуло при мысли, что он готов принять. Она чуть было не протянула к нему руки, чтобы помочь ему, утешить, но что-то остановило ее.

Она только сказала:

– Восхищение и любовь – разные вещи.

– Разве? Я не уверен. Разве можно прикоснуться к женщине, зная, что она презирает тебя? А если женщина восхищается мужчиной, чего она только не сделает! Во всяком случае, тут же раскинет перед ним ноги – бери меня. – Кэсс казалось, что над ней собралась туча – так велик был гнев мужа. Она прикусила палец. – Ты ведь тоже когда-то делала это для меня, разве не помнишь? А сейчас могла бы?

Она подняла на него глаза, слезы струились по ее лицу:

– Ричард, я правда не знаю.

– Почему? Ты что, так презираешь меня?

Она снова опустила глаза, теребя в отчаянии платок. Ричард присел на корточки рядом со стулом.

– Мне больно, что мы отдалились друг от друга – не могу понять, почему так случилось… я, конечно, разозлился на тебя, но ведь ты так равнодушно отнеслась, – тут он сделал попытку рассмеяться, – к моему успеху. Может, ты и права. Знаю, ты умнее меня, но, дружок, надо же нам что-то есть и пить, а ничего другого делать я не умею. Наверное, не стоило ревновать тебя к Вивальдо, но эта мысль сама напрашивалась, это казалось логичным. Стоило ей появиться, и она накрепко засела у меня в голове. Он теперь подолгу бывает один – так же, как и ты. – Она взглянула на мужа и тут же отвела глаза. Его рука легла на ее локоть, она закусила губу, пытаясь унять дрожь. – Вернись ко мне, пожалуйста. Разве ты не любишь меня больше? Такого же быть не может. Мне нет без тебя жизни. Ты единственная женщина в мире, которая мне нужна.

Можно было промолчать и упасть в его объятия – и последних нескольких месяцев как не бывало, он никогда не узнает, куда она ходила. Вернется прежнее привычное существование. Вернется ли? Молчание затягивалось. У нее недоставало сил посмотреть ему в глаза. Слишком долго муж существовал только в ее сознании – теперь реальность его присутствия загнала ее в тупик. Выходит, воображение подвело ее, она и представить себе не могла всю глубину и силу его страдания. Перед ней находился одинокий ограниченный человек, и он любил ее. А любила ли она его?

– Я тебя совсем не презираю, – сказала Кэсс. – И сожалею, если заставила так думать. – Больше она ничего не прибавила. А зачем? Ничего хорошего из этого не выйдет. Ричард не поймет ее, она просто добавит ему боли, с которой он, возможно, никогда не справится. И ей доверять не будет.

Любит ли она его? И если да, то что ей делать? Медленно и мягко она высвободила руку и шагнула к окну. Шторы были опущены, она слегка приоткрыла их и посмотрела наружу – на светящиеся огоньки и темную гладь реки. Тишина за ее спиной готова была вот-вот взорваться. Кэсс выпустила из рук штору, повернулась и посмотрела мужу в глаза. Теперь он сидел на полу, рядом со стулом, который она только что покинула, – стакан стоял между его расставленными ногами, громадные руки обхватили колени, голова повернута к ней. Как хорошо был знаком ей этот взгляд – внимательный, доверчивый. Она сделала над собой усилие, чтобы не отвести глаза – кто знает, увидит ли она еще раз этот взгляд, который так долго был смыслом ее существования. В этом лице человека, вступающего в возраст зрелости, она всегда будет видеть лицо юноши. Ричард немного оброс, его светлые, начинающие седеть волосы были длиннее обычного, на лбу проступили капельки пота, волосы тоже повлажнели. За эти считаные секунды, что она стояла, глядя на мужа, Кэсс поняла, что любит его, и ей стало страшно. Не будь ее чувство таким сильным, она, пожалуй, пошла бы на то, чтобы и впредь пестовать его простодушие, но теперь она не могла лгать Ричарду – хотя бы во имя его детей. Он имел право знать правду о своей жене, и она только мысленно молилась, чтобы он понял все правильно.

Она выпалила:

– Мне надо кое-что сказать тебе, Ричард. Не знаю, как ты это воспримешь и что с нами будет потом. – Она замолчала, а он сразу же изменился в лице. Только скорее, приказала она себе. Если смолчу, между нами никогда