Пройдя немного по гравийной дорожке, парень остановился, обернулся и, задрав голову кверху, долго смотрел на огромный призрачно-белый круг ночного светила. Пустынное небо, лишенное заволакивающей горизонт дымки, млело в ореоле бледного сияния. Задумчиво поглядывало на одинокого человека единственным затянутым бельмом глазом.

Легковесный ветерок затрепетал над головой Лисхена, прошелся по отросшим волосам, пустился вдаль, невидимыми руками касаясь тонкозвонных ветвей, и порывисто удалился куда-то в сторону ближних поселений. Парень на мгновение напрягся – ему совершенно не хотелось, чтобы его жена почувствовала, что его нет рядом, но и возвращаться он не мог. Жажда огнем прожигала горло, а кислые яблоки да прокисшее на сметану молоко не внушали ему никакого желания заглушить ими жестокий позыв. К тому же, луна прекрасно освещала пролегавший сквозь их поселок тракт, выложенный сплошь добротными кирпичами. Лисхену нравилось поглядывать на них ровно в полдень, когда те приобретали насыщенный рыжий оттенок, вот только ночью ему редко доводилось на них смотреть. Теперь же они были похожи на загустевшую темную артериальную кровь, и может, именно поэтому парню было противно по ним идти.

Вот только выбирать ему не приходилось.

Хоть сосед и говорил, что колодец старый и пересохший, но в такое время он с огромным удовольствием и из него воды попьет. Вскипятит, если надо будет, и выпьет. Хотя бы глоток. Он и такому рад будет.

Подойдя вплотную к нему, Лисхен, поставив ведро на землю, попытался отодвинуть положенную на колодец плиту. Ничего не получилось. Та словно застряла, совершенно не хотела повиноваться парню. Он еще раз приложил усилия – безрезультатно.

Лисхен тоскливо глянул на черные силуэты подступающего леса и без особой надежды представил то, как ему придется пробираться по ночной дороге обратно. Жажда все еще мучила его, но из-за мыслей о всей этой предстоящей волоките ему совершенно не хотелось поломать себе ноги о выступающие корни. В такой ситуации проще всего отступить и не мучиться.

Неожиданно парню пришла в голову одна странная идея. Ему ведь нужно было сделать лишь пару глотков, а у большинства колодцев всегда был маленький желобок, по которому стекала ненужная вода, когда тот был переполнен. Лисхен уже понял, что большинство артезианских вод, что ключами били по округе, находились недалеко от земли, да и к тому же было полнолуние.

Став на карачки, парень с интересом начал разглядывать стенки колодца. Осторожно прощупал каждый камешек в кладке, пока не почувствовал в одном из затененных мест на нем легкие следы влаги. Видимо, они высыхали, когда всходило солнце, но сейчас господствовала ночь, а ему и этого было достаточно для того, чтобы дотерпеть до рассвета.

Он приложился к маленькой трещинке и, словно зачарованный, начал глотать сладковатую холодную воду. Когда его рот полностью заполнялся ею, парень шумно сглатывал, жадно готовясь к следующему разу.

Вот только нестерпимая жажда никуда не пропадала – наоборот, усиливалась. Разжигалась изнутри. Желудок сводило судорогой, и вскоре Лисхен перестал действовать по старой тактике. Он ненадолго отстранился, едва справляясь с собой, и попытался пальцами подковырнуть выемку. Хоть ненамного расширить ее.

Для этого парень поднялся с колен, подошел к ведру и трясущимися от предвкушения руками отодрал от того ручку и, вновь подойдя к щелке, начал сверлить ее жестким железным штырем. Получилось. Вода теперь уже целой струйкой сбегала вниз, а старые камни с легкостью поддавались железу. Теперь уже Лисхен не выдержал. Видя, как вода бесцельно льется перед его глазами, парень откинул прочь железку и припал к источнику. Он упоенно глотал холодную жидкость, едва ли думая о чем-то, кроме нее. Что-то дивное начало твориться с ним, ведь Лисхен совершенно не мог остановиться. Его губы точно приклеились к камню. Глоток. Еще глоток. Его желудок переполнен до тошноты, вода едва ли не из ушей льется, но тело парня совершенно перестало слушаться. Оно дрожит от нетерпения, пьет.

Лисхен пытается оттолкнуть себя от источника. Он испуган. Какая-то его часть все еще может сопротивляться, но не сопротивляется. Совершенно не сопротивляется. Она не способна противостоять постылой жажде, струящейся по всему телу. Парня бросает в пот. Он хочет закричать, но не может.

Из глаз уже льются слезы, а сам он готов сходить под себя по нужде, но, как раз уже отчаявшись, он неожиданно получает по зубам. Что-то твердое проскальзывает по языку и проглатывается им. Порывисто. Быстро. Он едва успевает что-то сообразить, как вдруг вернувшиеся к нему силы превозмогают, и Лисхен отталкивается от проклятой щелки. Вот только на этом его мучения не заканчиваются – парня скручивает, и он сразу же выливает всю воду обратно, только теперь уже на землю. Стоя на коленях, он ощущает, как его изнутри душат спазмы. Сильные. Выкручивающие до самой изнанки. Да так, что даже дыхание перехватывает.

Лунный свет озаряет его, а глаза уже не режет от боли. Слезы градом сыплются, но он не может ничего с этим поделать. Они застилают взор, делают его туманным, расплывчатым. Парень чувствует, что по ладоням его сочится недавно выпитая им вода, но пошевелиться он не в состоянии. Лисхену так плохо, как никогда в жизни. Он чувствует кислый вкус желудочного сока у себя во рту. Кашляет. Но подстегивающая изнутри, невероятная мощь выворачивает его вновь и вновь, и он не в силах остановить рвотные позывы.

Неожиданно все утихает. Останавливается. Парень все еще рефлекторно следует ритмичному позыву своего желудка, но больше не в силах что-либо исторгнуть. Наконец успокаивается, и Лисхен, почувствовав невероятное облегчение, находит небольшой участок сухого камня, чтобы прилечь. Прийти в себя. Отдохнуть.

Парень застывает. Его знобит и, то и дело, кидает то в жар, то в холод. Мысли путаются. Они незримыми громадами рождают странные и страшные воспоминания. О прошлом. Страшном, промозглом осеннем кошмаре, спрятанном на далеких полках его памяти. То, от чего он так давно бежал, плыло перед глазами. Чадило в едва различимой дымке. Пахло гарью, копотью, древесиной и запекшейся кровью. В безумной ужасающей агонии он начал слышать отзвуки причитающих, молящих голосов, глухие выкрики, стоны. Вой пламени. Его собственный жалостливый крик. Ни к кому не направленный. Пустой. Пламя застилает глаза. Щиплет кожу. Он ребенком держится за мать и видит, как ее одежда легко сгорает в огне. Смутное осознание боли жгучим воспоминанием будит в нем прежний страх. Неистовый фонтан образов. Тупой и глупый конец. Горячей. Бесконечной муки, что никак не может закончиться. Оставить их. Так он умирал однажды. Очень давно.

Но если эти воспоминания правда, то почему его мать жива? Почему умершие соседи рядом? Почему все те, кто были ему так дорогу, собрались здесь? В этом самом месте? Но ведь Анарин – он не помнил, чтобы она умирала. В его жутких, мрачных видениях он не видел ее мертвой. Никогда и нигде.

Лисхен сжался от душевной муки, что с оглушительной силой сдавила ему виски. Теперь он не понимал, что ложно, а что нет. Он все еще видел и слышал, но его воспоминания настолько разнились, что теперь он был не в силах осознать, за какой из возникших дверей скрывалась истина. Ему не хотелось верить в то, что могло оказаться правдой, но и в то, что до этого было мирной идиллией, верилось с трудом. Что-то мешало ему принять окончательное решение. Что-то очень для него важное и нужное. То, что он смог сохранить до самого конца, но, увы, теперь не мог воспользоваться своей надеждой.