– Но я даже не знаю названия города. И не могу...

– Можешь не терзать себя, – сказал я. – С твоихслов я понял, что это за город. Это Киев. И очень скоро мы там побываем.

В его глазах мелькнула искра узнавания.

– Киев... – произнес он и повторил по-русски: – Киев!

Он узнал имя своего старого дома.

На следующую ночь я рассказал ему историю родного города.

Когда-то Киев славился великолепием, его собор могпосоперничать с храмом Святой Софии в Константинополе, откуда пришлахристианская религия. Верования и искусство государства основывались натрадициях греческого христианства. Но несколько веков назад великий городразграбили монголы – они уничтожили все его великолепие, истребили население ина развалинах остались только те, кому удалось выжить, в том числе монахи,державшиеся особняком.

Что сохранилось от Киева? Жалкие лачуги на берегу рекиДнепр, где до сих пор стоял собор, и монахи, населявшие знаменитуюКиево-Печерскую лавру.

Амадео молча выслушал эти сведения. Я видел, что он глубоконесчастен.

– За свою долгую жизнь, – добавил я, – я виделнемало подобных катастроф. Люди, умеющие мечтать, строят дивные города. Потом ссевера или востока, как вихрь, налетают всадники и разрушают все до основания.Они сеют страх и горе. И самый яркий пример – твоя родина, Киевская Русь.

Я видел, что он внимательно слушает, чувствовал, что он ждетпродолжения.

– Те воины никогда не разграбят нашу прекрасную Италию,потому что ни северным, ни восточным границам Европы уже не угрожает опасность.Варвары давно осели на континенте, и теперь их потомки населяют Францию,Британию и Германию. Тех же, кто продолжал заниматься грабежами и насилием,изгнали навсегда. Теперь люди заново учатся строить города. Но твоя страна...Там до сих пор царят печаль и нищета. Никто не возделывает плодородные степи –бескрайние земли пропадают зря! Разве что попадется безумный охотник вродетвоего отца. Таково наследие чудовища, имя которому – Чингисхан. Золотой Ордойзовут ту землю, где впустую гибнет прекрасная трава.

Я замолчал, спохватившись, что слишком уж разошелся.

Амадео кивнул. По мрачному взгляду я понял, что он осозналразмах бедствия.

– Ты все равно поедешь? – нажимал я. – Все равновернешься туда, где столько страдал?

– Да, – прошептал он. – У меня была мать, но я еене помню. Без отца она, должно быть, осталась совсем одна. А он, естественно,погиб. На него сыпались потоки стрел. Стрелы я помню. – Он умолк, стараясьвоскресить в памяти давние события, и внезапно застонал, словно от остройтелесной боли, и добавил: – Бесцветный, унылый мир.

– Ты прав, – сказал я.

– Ты позволишь отвезти им хоть немного...

– Если хочешь, одари их богатством.

Он долго молчал, а потом тихо, как будто сам себе,признался:

– Мне нужно увидеть монастырь, где я писал иконы. Увидетьместо, где я молил ниспослать мне силы жить закопанным в землю. Таков обычай,но ты и сам знаешь, правда?

– Прекрасно знаю, – ответил я. – Видел, когдаотдавал тебе Кровь. Видел, как ты идешь по коридорам, раздавая пропитание тем,кто продолжал жить и голодать, полузамурованными в кельях, ожидая, когдасвершится воля Господа. Они спрашивали, когда ты обретешь мужествоприсоединиться к ним. Но ты писал потрясающие иконы.

– Да, – отозвался он.

– А отец ненавидел их за то, что они не давали тебе творитьи стремились сделать из тебя монаха.

Он посмотрел на меня с таким видом, словно только сейчас этоосознал – вполне возможно, так оно и было. А потом поразил меня глубокимзамечанием:

– Так в каждом монастыре, Мастер, – тебе ли не знать?Воля Божья превыше всего.

Меня потрясло выражение его лица. К кому он обращался – комне или к своему отцу?

Чтобы добраться до Киева, понадобилось четыре ночи.

В одиночестве я проделал бы этот путь значительно быстрее,но я нес Амадео, прижимая его к себе, закутав в подбитый мехом плащ, чтобызащитить от ветра.

Наконец к началу пятой ночи, на закате, мы домчались доразвалин города, который когда-то был столицей Киевской Руси. Мы перепачкалисьпылью, меховые плащи почернели и сливались с ночью, что позволяло намскрываться от смертных глаз.

На высоких обезлюдевших крепостных стенах и на крышекняжеского терема лежал толстый слой снега, а за стенами на берегу Днеправиднелись простые деревянные дома – городище Подол. Никогда еще мне недоводилось бывать в таком заброшенном месте.

Как только Амадео проник в деревянное жилищеправителя-европейца и как следует рассмотрел литовца, платившего хану дань вобмен на трон, он заторопился в монастырь.

Воспользовавшись вампирским умением сливаться с тенями исбивать с толку тех, кто замечал ненароком, как он крадется вдоль земляныхстен, Амадео проскользнул внутрь.

Я все время держался рядом, но не считал нужным вмешиватьсяили давать наставления. Я пришел в ужас, ибо монастырь оказался бесконечнохуже, чем представлялся мне в его горячечных видениях.

Он молчал и с горечью взирал на келью, где на столах стоялигоршочки с краской, – здесь он писал свои иконы. Он увидел длинныеземляные коридоры, где молодым послушником раздавал заживо погребенным пищу иводу.

Наконец Амадео вышел и, весь дрожа, приник ко мне.

– Я бы погиб в земляной келье, – прошептал он, глядя наменя, словно умоляя понять важность сказанного.

Его лицо исказилось от боли, и он, поспешно отвернувшись,спустился к полузамерзшей реке в поисках отчего дома.

Найти его не составило труда. Каково же было удивление исмущение его домочадцев, когда на пороге их нищего дома возник великолепныйвенецианец, ослепивший всех своим блеском.

Я продолжал держаться поодаль, удовольствовавшись обществомбезмолвного ветра и прислушиваясь к доносившимся издалека голосам.

Через несколько минут Амадео вышел под падающий с неба снег,оставив семье целое состояние – груду золотых монет.

Я хотел взять его под локоть и утешить. Но он отвернулся,избегая моего взгляда. Его мучила какая-то навязчивая мысль.

– Там была моя мать, – прошептал он, глянув в сторонуреки. – Она меня не узнала. Так тому и быть. Я отдал им все, что мог.

Я снова попытался обнять его, но он отмахнулся.

– Что же случилось? – спросил я. – Что тывысматриваешь там, на реке? Что ты собрался делать?