Иванна отчетливо понимала, точнее – остро ощущала, что осталась одна. И это неожиданно организовало ее.

Она хорошо помнила, что именно пообещала Генрику, и теперь только о том и думала. Непонятно, где Лешу и Зорана искать, но какой-нибудь способ передать Леше сообщение о том, что уже наконец в своем уме, она все же придумает. По телевизору ей, что ли, выступить? Так, мол, и так, возвращайтесь, парни, поговорим…

Иванна уселась на диван, поулыбалась своим мыслям, без огорчения констатировав, что, наверное, сильно поглупела, и нажала на кнопку дистанционки телевизора.

Канал «Евроньюс» сообщил ей о колебаниях курса на фондовой бирже в Нью-Йорке и о том, что сегодня в маленьком украинском городе Чернигове начала свою работу международная конференция «Славянский мир и перспективы голобализации». Там, оказывается, выступил с короткой речью «и уже отбыл» президент Украины, а сегодня вечером на самой большой площади города случится очень масштабное музыкальное событие – культовый композитор, мультиинструменталист, гениальный импровизатор, автор многих музыкальных супер-гипер-мега-проектов Давор Тодорович…

В кадре с титром «прямое включение» появилась веселая англоязычная журналистка, которая, почему-то слегка подпрыгивая с микрофоном, продемонстрировала движением руки и поворотом головы утреннюю панораму черниговской Красной площади и сообщила, что уже окончен монтаж сцены (как раз сцены в кадре почему-то и не было) и что сегодня в девятнадцать ноль-ноль все жители прекрасного древнего города, а также участники и гости конференции смогут стать зрителями грандиозного музыкального шоу под открытым небом. Потому что Давор Тодорович и его потрясающий коллектив…

Иванна со стоном легла навзничь и плотно накрыла голову диванной подушкой.

Нет, это невозможно.

Стоп. А почему нет?

Еще раз… Она еще раз может увидеть это…

Гаечки, сказал бы ей Виктор.

Они оба любили метафору о гаечках из «Пикника на обочине» Стругацких и «Сталкера» Тарковского. Бросаешь гаечку с хвостом из марли куда-то вперед и после осторожно движешься к ней. Обходя десятой дорогой всякие ведьмины студни и плеши комариные. То есть напрямик или кружным путем, чучелом или тушкой, но ты должен дойти до гаечки. Так, гаечками, ты провешиваешь, прозваниваешь свою траекторию. И главное – пока ты движешься таким образом, ты в относительной безопасности, тебя трудно сбить с пути, у тебя есть пункт назначения – гаечка.

Сегодняшний концерт – точно гаечка. Причем с очень сильным магнитом внутри.

Каким-то образом она должна сегодня оказаться в Чернигове. Сейчас половина девятого утра. Время среднеевропейское. Ей нужно собраться – ничего особенного, но все же…

Диванная подушка полетела на пол.

Джинсы и красный свитер. Еще джинсы, бордовая индийская рубаха, футболки, трусы-носки, белый свитер, сарафан, влажные салфетки, набор для мате в деревянной коробке, колготки, туфли, кеды, плащ…

Она смотрела на открытый рюкзак и быстро соображала – выбросить ли оттуда половину или положить что-нибудь еще? Пижаму, например.

Один-два дня, повторяла Иванна про себя как заведенная, только один-два дня, потом она вернется во Фрайбург. И больше никогда не поедет в Чернигов. Хватит, это в последний раз. Заколдованный город водит ее по кругу и морочит голову.

Нет, просто удивительно: как в русской народной сказке, она третий раз подряд возвращается в одно и то же место…

Это просто совпадение, что сегодня та самая музыка будет звучать именно там, убеждала она себя.

Не часть целого, не фрагмент картины, не судьба.

Простая случайность.

– Ну, хорошо, – с угрозой непонятно кому произнесла Иванна, взвешивая в руке сумку.

Молодой помощник Генрика юрист Эрвин Рау через двадцать минут после ее звонка уже пил какао в гостиной, гладил по плечу заплаканную Тильду и задумчиво поводил рогаликом перед своим носом.

– К сожалению, Генрик не успел ввести меня в курс дела по очень многим вопросам, – сказала ему Иванна. Тот с готовностью закивал, достал карманный компьютер, вытащил стило и приготовился записывать. – Нет, Эрвин, – как можно теплее улыбнулась ему Иванна, – я тороплюсь. Прошу вас отвезти меня в аэропорт, а по дороге поговорим. Я просто хочу, чтобы вы начали работу по систематизации всех текущих проектов и всей проектной, правовой и финансовой документации. Генрик мне вас очень хорошо рекомендовал. Возможно, вы со временем займете его место.

Эрвин неожиданно сильно смутился и покраснел.

При подъезде к аэропорту он вдруг скороговоркой сообщил:

– У меня неделю назад дочка родилась. Ясмин назвали.

– Ах, Эрвин! – растерялась Иванна. – Простите, я не знала. Я ведь… болела. Поздравляю вас. Приеду – отметим. Хорошо? А почему имя такое – не немецкое?

– Все меньше настоящих немецких имен, – с мудрой печалью в бледных остзейских глазах вздохнул Эрвин. – Вы встречали хоть одного Фрица? И я не встречал Фрица. Только в анекдотах. Как и Ганса, впрочем.

Рейс сегодня, во вторник, оказался только один – в четырнадцать тридцать.

– А почему мне по телефону сказали, что есть одиннадцатичасовой? – растерялась Иванна.

– Я не говорила. – Девушка за компьютером пожала плечами. – Возможно, вы просто не поняли.

– Возможно, – нехотя согласилась Иванна, – немецкий у меня не родной язык.

Девушка тут же политкорректно заулыбалась, демонстрируя массивные брекеты (Эрвин пугливо отпрянул от стойки), и предложила удивительный вариант:

– Можете лететь в Москву, а уже оттуда в Киев.

– И во сколько я окажусь в Киеве в таком случае?

– В семнадцать часов по украинскому времени.

– А прямым?

– В семнадцать тридцать.

– Не вижу особой разницы, – вздохнула Иванна.

– И я, – присоединился Эрвин.

– Видите, Эрвин, нам и в самом деле карта легла идти в ресторан и отмечать рождение вашей девочки. Будете меня шампанским угощать, не отвертитесь, – улыбнулась ему Иванна, и молодой человек снова смутился, покраснел.

«Ну, на все Божья воля, – спокойно подумала она. – В два так в два…»

Нервная дрожь и нетерпение вдруг захватили ее, когда самолет заходил на посадку. Потому что она поняла, что уже пролетела расстояние, разделяющее возможность и данность, и через очень короткое время она все равно окажется в Чернигове и сможет снова увидеть, как человек совершает странное и мощное действо, названия которому нет.

«Нет имени – нет и сущности», – любил говорить лингвоцентрист Эккерт.

Но это как раз тот, единственный в своем роде, случай, когда сущность есть, только язык с ней не справляется.

Дед, возможно, не понял бы ее. И не одобрил.