Мать даже не вмешивалась, стояла возле фамильного косяка и траурно вздыхала.

Выглядела она хорошо. Загорело, ухоженно. Отдохнула. И вернулась, как всегда, неожиданно, без предупреждения. Вчера. Старый, наверное, знал, что она вернется, но мне ничего не сказал.

Вернулась и сразу включилась в боевые действия. Очень выразительно вздыхала.

Старый не вздыхал, хотя воздуха ему тоже не хватало. Когда орешь, воздух всегда быстро расходуется. Зато легкие упражняются. Я хотел сказать старому, что если он будет орать так ежедневно, то скоро сможет переселиться в высокогорные области Анд и вполне успешно разводить там викуний, лам и другой мелкий рогатый скот. Но не стал говорить, чего усугублять?

Я прикинул, как бы я вел себя, если бы мой отпрыск угодил в психушку. Вряд ли бы я обрадовался.

Покончив с воплями и описанием моих перспектив, старый приступил к наглядной части программы. Он взял меня за руку и отвел на второй этаж, в мою собственную комнату. Усадил перед окном. Затем вызвал экскаватор с рабочими в красных жилетах.

Экскаватор за час выковырял мою трубу, а рабочие разрезали ее автогеном на кольца, так разрезают уже ненужные подводные лодки. После чего остатки трубы были погружены на грузовик и отправлены в неизвестном направлении. Наверное, в лом. Влом.

Потом ко мне прибежала мать. Теперь уже зарыдала. Мне кажется, она зарыдала вовсе не из-за моей горькой судьбы, а из-за того, что экскаватор разворотил газон. С дорогой американской травой. Смерть травы – серьезный повод для траура. Оплакав газон, мать принялась приводить неоднократно уже приводимые примеры. Как водится, конечно. Про мальчиков из приличных семей, которые так хорошо начинали и так плохо закончили (под забором) практически только из-за того, что связались черт-те с кем.

Про мальчиков из очень приличных семей, которые попали в дурную компанию и пошли у нее на поводу, забросили школу и работают сейчас в тепловодоканале рядовыми слесарюгами.

Про неопытных, наивных, ничего не понимающих в жизни мальчиков из очень-очень приличных семей, у которых было будущее, у которых были перспективы и у которых теперь этого будущего больше нет, потому что всякие там непонятно какие особы вскружили им голову...

Я понял, к чему гнет мать, это меня весьма и весьма злило, я ненавидел такую вот манеру поведения, хотя никогда с ней и не встречался. Мать разыгрывала сцену «разве для этого я растила своего сыночка...».

Но я терпел.

– Связался... – Мать сделала брезгливую паузу. – С кем связался? У тебя же была нормальная, хорошая девушка. Таня Мамайкина. И учится хорошо, и на танцы бальные ездит, и вообще...

Я думал, что сейчас мать добавит, что и семья у Мамайкиной тоже порядочная, родители опять же уважаемые. Но мать удержалась. Любой глупости есть свои пределы. Даже родительской.

– Таня Мамайкина, красавица, учится хорошо...

– Она дура, – сказал я.

Мать торжествующе хлопнула в ладоши – видимо, этот мой аргумент был предусмотрен и ответ был подготовлен заранее.

– А у тебя все дураки! – сказала мать. – На кого ни погляди – у тебя все дураки! Один ты умный! Один ты! Умный – умный, а из Лицея выгнали! Ты хоть знаешь, сколько я просила, чтобы тебя оставили?! Сколько мне это стоило?! И я упросила их! Я упросила, чтобы оставили... Эта ваша Зуч... Знаешь, во сколько мне это обошлось?

Я не знал. Но думал, что немало. Зучиха была женщина с амбициями, Зучиха наверняка хотела... Много чего хотела, это по ее лицу было видно. Полноприводной автомобиль с салоном из кожи питона.

Мать достала платок, принялась утирать слезы. В этот момент, видимо, я должен был раскаяться до глубины души и припасть, но я не раскаялся и не припал. Мать завершила мелиорационные мероприятия и продолжила:

– У тебя же были друзья, Женя! Хорошие ребята. Интересные такие. Этот... Носов...

– Носов сволочь, – сказал я. – Настоящая сволочь. Предатель. Тварь...

– Ты посмотри, с кем связался, – мать не услышала меня, пошла по второму кругу, – с кем? Один... я не знаю даже, какой-то убогий, ненарошненький какой-то. У него даже на лице... Ну, он ладно, он еще хоть как-то учится, а эта... эта...

– Ее зовут Лара, – сказал я. Хотя мне лучше было бы все-таки молчать. Молчание – оно золото, правы были древние мудрецы.

– Лара... – охнула мать. – Ну да...

Она достала из кармана брюк бумагу, сложенную в несколько. Развернула. Это был тот самый портрет, который Шнобель нарисовал.

– Красота, – сказала мать.

И быстро, с яростью разорвала на четыре части.

Я хотел прыгнуть, но удержался. Все равно это был уже не мой портрет. Его уже видели и даже трогали.

Мать привела рисунок к состоянию невосстановимости и спрятала обрывки в карман.

– Она вообще неизвестно кто! – фыркнула родительница. – Приблудная. Больше чем уверена, это она все это придумала. Этот поход. Эти леса... чего в лесу весной делать?!

– Майских жуков собирать, – огрызнулся я.

– Каких еще жуков?

– Черноморов и красноморов. И еще золотых.

– Тоже мне, дети, – хмыкнула мать. – Детишечки. Какие жуки? Зачем кому-то жуки? Что ты мне врешь? Такие лопухи, как вы с этим Гобзиковым...

– Он Егор, – поправил я. – А Носов сволочь...

– Такие лопухи не могли этого придумать! Отправиться искать старый самолет... Вы же могли подорваться на минах!

Это я дурак в очередной раз. Пока ехали с отцом от психушки до дому, я сболтнул. Старый не баран, его сказочкой про жуков пробить тяжело, я ему сказал, что мы хотели старый самолет найти. Будто бы здесь лежит сбитый самолет. Глупо. Но правду все равно никак не сказать.

– Да нет там никаких мин... – буркнул я. – И вообще там нет ничего, мы ошиблись.

– Теперь уже все равно. – Мать приняла строгий вид. – Я уже звонила в Лицей и попросила принять меры. Самые строгие.

– Зачем?! – вскочил я. – Зачем ты это сделала?! Это же не она! Это я сам настоял, чтобы мы туда поехали!

– Вот и хорошо, – улыбнулась мать. – Теперь никуда не поедете. Ваш завуч обещала все уладить. Эту вашу красавицу переведут в Кадетский корпус...

– Я же говорю, она ни в чем не виновата! – крикнул я.

– Это уж не тебе решать! Мы позаботимся...

Я принялся искать носки. Сосредоточенно, очень сосредоточенно искать носки. И, пожалуй, с сосредоточенностью я перегнул.

– Ты куда? – Мать принялась медленно пятиться к двери.

– Туда, – ответил я.

И сделал резкий рывок. Мать перегородила дорогу, годы большого тенниса, рука тверда.

– Я понимаю, у тебя нервный срыв, – строго сказала мать. – Я позвонила, поговорила с одной женщиной, она согласна взять тебя на лето...