«Бедная старушка» – зашифрованное имя Леони д’Онэ. Итак, Адель заботилась о ней, но вместе с изгнанником в Брюсселе находилась Жюльетта, блестяще выдержавшая испытание огнем.

Откровенное письмо, почти ликующее. «Ибо радость – плод могучего древа скорби». С первых же дней изгнания он был уверен в конечной победе. Во Франции новый правитель казался в то время непобедимым, но поэт уже тогда возвещал, что его торжество не будет долговечным:

«Нет ничего более шаткого, нежели успех». Изгнание потрясло поэта и придало ему силы. Виктор Гюго – пэр Франции, в расшитом золотом мундире, приближенный старого короля-скептика, жертва восторженных поклонниц, чуть было не увяз в трясине тщеславия. Когда умерла его дочь, он вырвался из болота. Его спасло глубокое и чистое чувство скорби, свободное от самовлюбленности. Революция 1848 года предоставила ему возможность стать поэтом, вожаком масс. Опыт показал, что он не годится для парламентской деятельности, не может искусно маневрировать среди партий. «Для гигантов и для гениев гордое одиночество представляется необходимым»[153]. Изгнание обеспечило ему подобного рода одиночество. Для того чтобы обрести душевный покой, ему необходимо было правдиво изобразить то, что он пережил. Внезапно происшедшее событие оказалось благоприятным для этого. Он стал Великим Изгнанником, мстителем, мечтателем. «В переживаемое нами время… когда столько людей возводят наслаждение в моральный принцип и поглощены скоропреходящими и отвратительными материальными благами, всякий удаляющийся от мира заслуживает в наших глазах уважения»[154]. Наконец-то он был доволен собою. Гюго – Огюсту Вакери, 19 декабря 1851 года: «Я только что сражался и в какой-то мере доказал, кем может быть поэт. Эти буржуа наконец узнают, что служители разума столь же доблестны, сколь трусливы служители брюха…»

Для того чтобы роль была блистательно исполнена, изгнанник должен жить в горделивой бедности. Когда 12 декабря 1851 года «Фирмен Ланвен» вышел в Брюсселе из вагона, его встретила Лора Лютеро, подруга Жюльетты, и повела в дешевую гостиницу «Лембург», впоследствии носившую название «Зеленые ворота»; она находилась в доме № 31 по улице Вьолетт. Виктор Гюго – Адели Гюго: «Я веду монашеский образ жизни. У меня в номере узенькая койка. Два соломенных стула. Камина нет. Мои расходы в общей сумме составляют три франка пять су в день…» Писать об этом ему доставляло удовольствие. Упоительное смирение. «Ныне я занимаю самое скромное место, меня уже с него не сбросят». Четырнадцатого декабря прибыла Жюльетта; Гюго поджидал ее под навесом в таможне, она привезла его рукописи.

Жюльетта сознавала, что отныне ее окружает ореол героической преданности и не было теперь рядом враждебно настроенной супруги Гюго; кажется, наступил наконец день заслуженного и полного искупления грехов: «Дело в том, что я действительно счастлива, на меня ниспослано благословение, я имею право жить под ярким солнцем любви и преданности…»

Нет, она ошибалась; и для изгнанников существовал этикет. Великому Изгнаннику не полагалось жить с любовницей, и несчастная Жюльетта должна была поселиться без него у своих друзей Лютеро. Она безропотно переносила жестокую обиду. «Ничем не жертвуй ради меня, если это вызывает у тебя какое-либо огорчение или угрызения совести. И жизнь моя, и смерть всецело принадлежат тебе… Обещаю тебе, мой несказанно любимый, что ты больше не услышишь от меня горьких упреков», – писала ему Жюльетта. Она клялась, что их отношения будут идти в рамках, определенных ее возлюбленным, какими бы тесными они ни были: «Я хочу быть тебе верным другом, нежным, преданным, смелым, как мужчина, по-матерински заботливым, бескорыстным, ничего не требующим, как ушедший из жизни человек». Самоотверженность супруги никогда не достигала таких высот.

С первых же дней Жюльетта принялась «за переписку». Святой гнев, «неистовое желание засвидетельствовать» то, что произошло, поглощало мысли Гюго и должно было излиться… Он решил «заставить трепетать медную струну», стать олицетворением возмущенной совести Франции, «человеком долга». Прежде всего нужно было написать очерк о 2 декабря (позже названный «История одного преступления»). Он начал писать эту книгу на следующий день после приезда в Брюссель. Изгнанники потянулись в Бельгию. Каждый из них делился с ним своими воспоминаниями. В гостинице его соседом оказался депутат Версиньи, вместе с которым он начал сопротивление перевороту. Девятнадцатого декабря в Брюссель приехала Адель, для того чтобы получить указания от мужа. Он поручил ей выслать ему из Парижа по подложным адресам и на вымышленные фамилии брошюры и документы. Александр Дюма-отец, бежавший от своих кредиторов в Брюссель, обязался организовать пересылку писем. Своим детям и жене Гюго проповедовал бережливость. Он считал себя разоренным. Ему нравилось говорить об этом. Премьер-министр Бельгии Розье преподнес ему в дар рубашки, он взял их. Несомненно, «господин Бонапарт», включивший его в официальный список изгнанных, мог бы конфисковать его имущество – как движимое, так и недвижимое. Но этого не было сделано. Адель легко получила гонорар своего мужа через Общество литераторов и даже его жалованье академика (тысяча франков в год). Правительство не хотело выставить себя на посмешище преследованием великого поэта. Его жена без особого труда перевела ему триста тысяч франков ренты, которую он, как заботливый отец семейства и осторожный капиталист, тотчас же превратил в акции Королевского банка Бельгии. В то время эта система сбережений была новой, о ней сообщил Гюго бургомистр Брюсселя Шарль де Брукер, навещавший его почти каждый день; он-то и сказал доверительно одному своему другу: «Гюго не так беден, как хочет казаться… Он пустился в плавание не без запаса сухарей. Как мне известно, у него кое-что есть в кубышке».