– Ах, это вы, господин Гюго? Сегодня ночью приходили, хотели вас арестовать!

Третье декабря было днем баррикад. Бодэн погиб на баррикаде, произнеся знаменитые слова: «Вы сейчас увидите, как умирают за двадцать пять франков». Депутаты, еще находившиеся на свободе, приняли декрет, где было сказано, что его заслуги перед родиной велики и он будет погребен в Пантеоне. Нужно отметить, что эти депутаты рисковали своей головой. В то время как Гюго на площади Бастилии в пламенной речи убеждал группу офицеров и полицейских, к нему подошла Жюльетта, не оставлявшая его в эти дни. Сжав его руку, она сказала:

– Вы добьетесь того, что вас расстреляют.

Четвертое декабря, решающий день, стало днем массовых убийств. Сопротивление, оказанное буржуазно-либеральными кругами, было жестоко подавлено. В Париже погибло не менее четырехсот человек. Гюго утверждал, что убито было тысяча двести человек; Вьель-Кастель говорит, что две тысячи. Для цензуры очень просто – дать ложные сведения о количестве жертв подавленного вчера восстания. Как во времена «белого террора», «ультра» требовали от президента «не проявлять милосердия и жалости, быть несгибаемым, изваянным из бронзы» и пройти наш век с «карающим мечом в руке». В этом кровавом хаосе Жюльетта непрестанно следила за Гюго. Было что-то патетическое и возвышенное в этой женщине, еще красивой, но поблекшей и уже седой, женщине, которая повсюду следует за любимым человеком, чтобы в нужный момент броситься вперед и грудью заслонить его от пули. Подвергаясь опасности, она теряла его и вновь находила. «Госпожа Друэ делала все, всем жертвовала для меня, – пишет Виктор Гюго, – благодаря ее поразительной преданности я остался в живых в декабрьские дни 1851 года. Я обязан ей жизнью». Восемь лет спустя, в 1860 году, на корректурных оттисках «Легенды веков», которые Гюго подарил Жюльетте, он написал в качестве посвящения:

Шестого декабря Жюльетта привела его в дом № 2 по улице Наварен, к госпоже Саразен де Монферье, с которой она познакомилась в Метсе. Супруги Монферье, люди крайне правых взглядов, пять дней укрывали у себя мятежника. Отыскав для него это надежное убежище, Жюльетта приносила ему туда сытный ужин и все необходимые вещи.

Однако надо было покинуть страну. Человек, преданный Жюльетте, Жак-Фирмен Ланвен, отправился в полицейскую префектуру, чтобы получить паспорт для поездки в Бельгию, где он якобы собирался работать в типографии Лютеро. Именно с этим паспортом Виктор Гюго в четверг 11 декабря уехал из Парижа с Северного вокзала, под именем «Ланвена (Жака-Фирмена), наборщика книжной типографии, проживающего в Париже по улице Женер, дом № 4, сорока восьми лет от роду. Рост – 170 см. Волосы – седеющие. Брови – каштановые. Глаза – карие. Борода – седеющая. Подбородок – круглый. Лицо – овальное». На пассажире был черный картуз рабочего и широкий темно-синий плащ. Можно ли было узнать его? А что, если его и не хотели узнать? Кто скажет? Несомненно лишь то, что во время мятежа его намеревались арестовать. Адель, младшая дочь Гюго, в письме к отцу сообщала об «ужасной ночи, когда пришли за тобой». Но его исчезновение было менее опасным для режима, нежели его преследование.

Госпожа Гюго лежала больная и не могла принять участие в борьбе. Вместе со своей дочерью она каждую минуту ждала прихода полиции, тщательно оберегала все то, что было оставлено на ее попечение, и не переставала сообщаться «со своими дорогими узниками»: Шарлем, Франсуа-Виктором и Огюстом Вакери. Трудно поверить, но в самый разгар борьбы Вакери мог еще отправлять ей письма через рассыльного тюрьмы Консьержери:

Как видно, в тюрьме Консьержери режим был не очень строгий.

Двенадцатого декабря Виктор Гюго прислал письмо своей жене и сообщил адрес: Брюссель. Господину Ланвену. До востребования. Письмо было адресовано: Париж, улица Тур-д’Овернь, дом № 37, госпоже Ривьер. То была хитрость, шитая белыми нитками.