Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Присутствие такой важной персоны, как Мазини, произвело на всех сильное впечатление, и мне показалось, что он, будучи счастлив в этот радостный апрельский день отвлечься от флорентийской суеты и прогуляться за город, решил посмеяться над простаками из Винчи, явившись в полном облачении государственного мужа, на коне под чепраком, в ливрее и плаще, сопровождаемый слугой в костюме герольда; кроме того, он облагодетельствовал меня, оплатив застолье в церковном саду, пригласив к нам половину Винчи и дав понять всем, что прекрасно проводит время. Мои сограждане, меня до той поры словно не замечавшие, после крестин пришли к выводу, что я тоже человек достойный. Вскоре они стали титуловать меня сером Антонио ди сер Пьеро, полагая, что такой значительный человек, как я, умеющий читать, писать и выступать на публике и без конца сыпать историями, не может не быть нотариусом и человеком ученым, на равных говорящим со священником и подестой.
Еще не перебравшись в Винчи, я следовал примеру флорентийских нотариусов: располагался в остерии между городом и замком, устраивал пирушку и, опрокидывая один кубок вина за другим, принимал в своей «исповедальне» местных жителей, помогая им внести имущество в кадастр, при необходимости самостоятельно вписывал нужные сведения или ставил подпись; заключал договоры и выступал посредником в тяжбах как мировой судья; иногда ссужал деньги или давал советы по той или иной покупке; в иных случаях просто выслушивал, не требуя платы и не переживая о потраченном времени, поскольку время все равно нужно на что-то тратить; наконец, в том случае, если чей-то предок был клиентом моего отца или деда, находил старые нотариальные акты и выписывал требуемые сведения.
Вечером после крещения Пьеро Фрозино мне в руки попался последний реестр отца, сера Пьеро. Это казалось знаком судьбы, почти передачей эстафеты от одного Пьеро к другому, от прежнего поколения к будущему. Род наш наконец продолжился. Отец был бы счастлив, возможно, сейчас, глядя из другого мира, он нас благословлял. Мне показалось правильным решением раскрыть книгу в самом конце, там, где отец оставил последнюю чистую страницу. С того места, где обрывалось существование сера Пьеро ди сер Гвидо и его записи, началась новая жизнь и новые записи, и наша семья продолжила свою историю. Побывав учеником нотариуса и учеником купца, я усвоил: того, что не запишешь, и не существует. Однако впоследствии не стал ни купцом, ни нотариусом. Конечно, Пьеро Фрозино уже существовал сам по себе, для этого его имя не нужно было записывать на листе бумаги. Записи не создают жизнь, а следуют за ней, навсегда запечатлевая мгновение в неудержимом потоке времени, чтобы однажды напомнить о пережитом – самому себе или тем, кто придет после, даже после смерти. Итак, своим прекрасным купеческим почерком, с завитушками, к которым пристрастился двадцать лет назад, в Африке, и в самой торжественной форме, на какую способен несостоявшийся нотариус, я принялся записывать, неоднократно начиная с красной строки – всякий раз, когда выводил имя или что-нибудь важное: «1426 / В день 19 апреля, в пятницу родился мой сын. – И далее, наконец: – Помянутый младенец мужеского полу наречен именами Пьеро и Фрозино».
Древо между тем продолжало давать побеги. 31 мая 1428 года у меня родился еще один сын, и крестным отцом его стал не кто иной, как Скьятта деи Кавальканти, тогдашний подеста Винчи, из прославленного рода поэта Гвидо Кавальканти, друга Данте. Ребенка окрестили именем Джулиано, но, к несчастью, Господь решил немедленно призвать его к себе, дабы отправить в сонм небесных ангелов. Через несколько лет он восполнил нам эту утрату, подарив 31 мая 1432 года красавицу дочку. Я выбрал для нее первое имя, а Лючия – второе, Виоланте и Лена: к вящему, надо сказать, изумлению Лючии, которая прежде этого имени не слышала ни в округе, ни в семье и сомневалась, что святая Виоланта вообще существовала; я же настаивал, что имя это мне нравится и что я вычитал его в одной из своих книг. В конце концов Лючия сдалась. Девочку крестил священник, бывший в Винчи проездом, Якопо да Рома, с радостью оставшийся на праздничный обед, где в изобилии подавали финоккьону, жареных дроздов с лавровым листом и доброе вино. Лючии уже исполнилось сорок, однако Господь одарил ее своей последней милостью, когда мы ее уже не ждали. Нам казалось, что женский цикл к тому времени успел прерваться, и, только увидев выросший живот, мы поняли, в чем крылась причина ее тошноты и головокружений. Франческо Гвидо родился 14 июня 1436 года и был крещен сером Филиппо, священником церкви Санто-Манто.
Вечером в день крещения каждого из детей я открывал старый отцовский реестр и аккуратно вносил памятную запись. Всегда одинаковую, в одном и том же порядке: сначала, по центру строки, год от воплощения Господа Нашего; затем число и месяц, иногда день недели и время суток, утро или вечер; выбранные имена; и, наконец, восприемников. Недавно, проглядывая страницу, я заметил, что разным детям уделил разное количество строк, старшему сыну Пьеро целых одиннадцать, а остальным всего по четыре, да и почерк у них отличался меньшим изяществом, больше походя на скоропись. Рождение ребенка более не воспринималось как чудесное событие, скорее как некий бюрократический акт.
Но стоит мне прочесть несколько строк, посвященных бедному Джулиано, как у меня разрывается сердце. Младенец отошел к Богу всего через несколько часов после крещения, когда на гумне еще вовсю праздновали. Мы услышали только крик, донесшийся из нашего деревенского домишки, – это Лючия, очнувшись на ложе от минутной дремоты, поняла, что новорожденный перестал дышать, а его маленькое сердечко больше не бьется. Вечером, собравшись с силами, я снова раскрыл нотариальный реестр, но уже не смог ни вспомнить, ни тем более записать имен крестных. В отчаянии я даже забыл вывести имя малыша, уже покинувшего эту юдоль слез, и добавил его позже, в самом конце строки: «Наречен именем Джулиано».
Теперь страница почти заполнена, лишь внизу остается немного свободного
